Том 8. Вечный муж. Подросток.

Этот серьезный подход к роману вызвал протест со стороны М. А. Антоновича, который после закрытия „Современника“ начал сотрудничать в газете „Тифлисский вестник“. 2 сентября 1876 г. в „Тифлисском вестнике“ была напечатана его статья из цикла: „Заметки о журналах“, посвященная „Подростку“. В ней Антонович главным образом полемизировал с Ткачевым, с его анализом романа. Антонович утверждал, что Никитин (Ткачев) принял за новый тип плод фантазии Достоевского. „Подросток — это ненормальный человек и даже психически расстроенный; ему пришла в голову не идея, не мысль, не проект, а просто мечта сделаться богачом <…> И такого-то субъекта критик-реалист произвел в сан идейного человека, поставил его бесконечно выше каких-то безыдейных людей“. Антонович считает, что в таком случае к идейным людям можно отнести Чичикова, так как он тоже мечтал обогатиться и был гораздо энергичнее и деятельнее Подростка.

Новое выступление Скабичевского „Мысли по поводу текущей литературы. О г. Достоевском вообще и о романе его «Подросток»“,[291] как и первая его статья о „Подростке“, содержит внешне объективную, а по существу очень ограниченную характеристику Достоевского. Рассуждая о стремлении писателя показывать „факты болезненного раздвоения“ личности, Скабичевский утверждает, что подобное двойничество свойственно и самому Достоевскому как писателю. В нем сидят два „двойника“, похожих, но вместе с тем и противоположных один другому. Один из них, „раздражительный“ и „желчный“, впадает то в „резонерство“, то в „мрачный скептицизм“ или „мистический бред“. Это слабый художник, очень „небрежно“, „неумело“ строящий сюжеты своих романов. „Тяжелый и нестройный слог“, любовь к длиннотам делают непонятными многие его сцены. Зато второй двойник Достоевского — „гениальный писатель, которого следует поставить не только на одном ряду с первостепенными русскими художниками, но и в числе самых первейших гениев Европы нынешнего столетия“. Его образы имеют глубокое современное значение, это писатель-гуманист, проникнутый „глубокой любовью к человечеству“, несмотря на то что изображает „мрачные и ужасные явления жизни“. При всем своем общечеловеческом значении этот писатель вполне народен „в высшем смысле усвоения существенных черт духа и характера русского народа“.

Однако, замечает Скабичевский, первый из двух двойников гораздо плодовитее второго. Если первый напишет целый роман, то второму в этом романе принадлежит всего „пять — десять страничек“, какой-нибудь вставной эпизод. Так получилось и в „Подростке“. „Весь роман в своем полном составе не стоит медного гроша“, — заявляет критик. Все основные герои, сюжет, бесконечные рассуждения (о „случайных семействах“), самая „идея“ Подростка — все это мусор, „изверженный мрачным двойником г. Достоевского“. Но в романе, по мнению Скабичевского, есть два эпизода, написанные „вторым двойником“, за которые все остальное можно „простить“ Достоевскому. Это рассказ о самоубийце Оле и воспоминания Подростка о свидании с матерью в пансионе Тушара. Высокая оценка этих эпизодов объясняется тем, что Скабичевский искал в романе прежде всего прямых социальных обличений и не принимал того, в чем их не находил. Так же с социальных позиций, как обличительный роман рассматривался „Подросток“ Н. Гребцовым[292] и критиком педагогического журнала „Детский сад“, посвятившим разбор свой идеям воспитания, формирования характера Аркадия Долгорукого.

Отдельные краткие характеристики романа содержались в обзорных статьях, подводящих литературные итоги 1876 г. „Подросток“ в них был признан вторым по значению, после „Анны Карениной“ Л. Толстого, русским романом из вышедших в этом году.