Том 8 (XIV - первая половина XVI века, переводная литература)

Тогда шед Зереферъ ко старцу и, преобразивъ себе въ человека, начатъ плакати пред нимъ и рыдати. Богъ же, хотя показати, яко ни единаго же отвращается хотящаго покаятися, но всехъ приемлетъ притекающих к нему, не прояви старцу советъ бесовъский. Но яко человека сего зряше, а не яко беса. Глагола к нему старецъ: «Что тако рыдая плачеши, человече, сокрушая мою душу своими слезами?» Бес же рече: «Азъ, отче святый, несмь человекъ, но бес. Якоже множества ради беззаконий моих плачюся». Старецъ же рече: «Что хощеши, да сотворю тебе, брате?» Мневъ бо старецъ, яко от многаго смирения себе беса нарекъ — Богу не обьявившу ему бываемаго. И глагола бесъ: «Не о иномъ чесом молю тя, отче святый, разве еда молиши Бога прилежно, яко да объявит ти, аще прииметъ диявола в покаяние. Да аще оного прииметъ, то и мене прииметъ, подобна тому дела сотворша». Старець же рече: «Якоже хощеши, сотворю, чадо. Обаче иди в дом свой днесь и заутра прииди. И реку ти, что о семъ повелитъ Богъ».

В вечеръ же той воздевъ старецъ преподобнеи свои руце къ человеколюбцу Богу показати ему, аще прииметъ диявола, обращающася в покаяние. И абие аггелъ Господень предста ему, яко молнии, и рече к нему: «Сице глаголетъ Господь Богъ твой: “Что молиши о бесе мою дръжаву? Той бо, лукавствомъ искушая, тебе прииде”». Старецъ же отвещавъ рече: «Како не яви мне Господь?» И рече аггелъ: «Да не смутишися о вещи сей. Смотрение некое се бываетъ дивно к ползе исполняющимъ. Яко да не отчаются согрешающии, яко ни единаго отвращается преблагый Богъ приходяща к нему, аще и сам дияволъ приидетъ. Подобне же яко да явится симъ образомъ и бесовъское жесточество и отчаяние. Егда же убо приидетъ к тебе, искушаяй, да не соблазниши его исперва, но рци ему сице: “Да веси, яко человеколюбецъ Богъ николиже никогоже не отвращается приходящаго к нему, аще и дияволъ будетъ. И се обещася и тебе прияти, но аще сохраниши повеления от него”. И егда приидетъ к тебе и речет: “Что есть повеленное мне от него?” — и рцы к нему: “Сице глаголетъ Господь Богъ: «Ведаю тя, кто еси и откуду прииде, искушая. Ты бо еси древняя злоба. Но древняя злоба нова добродетель не можетъ быти, навыкнув бо в гордости своей». И како возможеши смиритися в покаяние и обрести милость? Но не имаши бо сего ответа извещати в день Судный, яко «Хотехъ покаятися, и не прият мя Богъ».

Смотри же глаголемых, како хощеши покаяние начати. Сице глаголетъ Господь: «Да совершиши три лета на едином месте стоя, обращъшися къ востоку, нощию и днемъ взывая велиим гласом: “Боже, помилуй мя, древнюю злобу!” — глаголя сего числом 100. И паки другое 100 глаголя: “Боже, помилуй мя, мерзость запустения!”[354] И паки третие 100 такоже глаголя: “Боже, помилуй мя, помраченную прелесть!”» И сия глаголи воздыхая ко Господу беспрестанно. Ибо ты не имаши телеснаго сосуда, яко да трудно не будет тебе и не изнеможеши. Егда же совершиши сия со смиреномудрием, тогда приятъ будеши в первый той чинъ, причтешися со аггелы Божиими. Да аще убо обещается сице сотворити, приими убо его в покаяние. Но вемъ, яко древнее зло ново добро быти не можетъ. Напиши же сия последним родомъ, яко да не отчаваются хотящеи покаятися. Зело убо уверяются от сея главизны человецы не отчаятися удобь своего спасения». Сия изрекъ аггелъ ко старцу и взыде на небо.

Утру же бывшу, прииде дияволъ и нача издалеча рыдати и плакати, къ старцу же пришедъ и поклонися. Старець же исперва не обличи его, но во уме своем глаголаше: «Зле прииде, лживый дияволе, древнее зло, ядовитый змию вселукавый». Таче глагола к нему: «Да веси, яко молихъ Господа Бога моего, еже обещах ти. И приемлет тебе в покаяние, аще приимеши, яже мною заповедает ти державный и всесилный Господь». Бес же рече: «Что суть еже повеле Богъ сотворити ми?» Старець же отвещав рече: «Заповедает тебе Богъ сице: яко да стоиши на едином месте 3 лета, обращъшися къ востоку, взывая день и нощъ: “Боже, помилуй мя, древнюю злобу!” — глаголя сие числом 100. И паки другое 100: “Боже, помилуй мя, запустения мерзость!” И паки то же числом: “Боже, помилуй мя, помраченную прелесть!” И егда сия сотвориши, тогда съпричтешися со аггелы Божиими, якоже и преже».

Зереферъ же лестный онъ покаяния образъ отвергъ, велми возсмеявся и глагола ко старцу: «О калугере![355] Аще бы азъ хотелъ нарещи себе древнюю злобу, и мерзость запустения, и помраченную прелесть, прежний от нас кто се хотех сотворити и спастися. И ныне древняя злоба азъ не буди то, и кто се глаголетъ? Азъ даждь доныне дивенъ и славенъ бех, и вси боящеся повинуются мне. И аз самъ себе нареку мерзости запустение и помраченную прелесть? Никакоже, калугере, ни же! Даждь доныне обладовахъ грешными. И ныне паки сотворю себе непотребна? Никако, калугере, не буди то тако в таковое бесчестие себе вложу». Сия рекъ дияволъ и абие невидимъ бысть. Старець же, възставъ, благодаряше Бога, глаголя: «Воистинну глаголалъ еси, Господи, яко древнее зло ново добро быти не можетъ».