Том 8 (XIV - первая половина XVI века, переводная литература)

Той же брат Антоние поведа ми въ другий день, глаголя со слезами, яко «На некоемъ месте обретохся незнаеме и виде тамо яко некую улицу и в ней множество человекъ рищущих. И вси ходяще тужат и горюють, и глаголють: “Ох, ох! Горе, горе!” Азъ же мнехся поверху ихъ ни се хожу, ни се летаю, яко невидимая сила ношаше мя по воздуху, яко съ человека высотою от земля летати ми, яко на полотнех носиму. И видех пред собою грехы моя от юности моея, никымже держимы, яко круги или аки доскы. Всякъ грех воображенъ, написана не книжными словесы, но яко на иконах, а не красными писано, но дегтем, но толико прозрачно и разумно. Какъ возришь, так и спомнишь лето, и месяць, и неделю, и день той, и час, коли который грех сотворенъ, — все то обьявлено. Еще ми сущу пяти лет, мати моя спаше, и азъ у нее сквозе подолъ за срамное то место осязалъ — ино так и написано. Да замахивался есми на матерь свою батогом — ино так: она седит, а яз какъ замахнулся — ино тако есть и написано, и батог-от туто же. Да в чернечестве есми шутя руку положилъ на женьщину — ино тако и написано: язъ да она седит, и рука моя на ней лежит. Или завтракалъ или пил до обеда, или бранился с кем, или кого ударил, или кого осудил, или на кого гневъ держал, или на кого воздохнулъ со гневом — то все так и написано, день и час.

Ино о том гневе круг великъ стоить, мраченъ, и мъглянъ, и теменъ — таковъ, что немочно на сем свете таковой тме быти никакоже. Ино такова в нем горесть, еже сказати ми немочно, а не живет такова горесть на сем свете. Да мразъ великъ зело и студенъ — не бывает таковаго мраза на сем свете никакоже. Азъ же мнехъ, что у мене ногы по лодыжкы отзябли да и отпали, а мысли изметаны, якоже онучи или яко издиркы портяныя. А иного ти не скажу, а ты мене не спрашивай, а сказати ми немочно — велми страшно и грозно».

Азъ же въспросих его, чтобы ми и то сказалъ. Он же отвеща ми последнее слово: «Что мя вопрашаеши? Все есмь мытарьства виделъ страшныя, да немочно ми их сказати, страх убо и трепетъ обдержит мя. Несть бо сего страха страшнее и злее, а не избыти того страха никомуже. Да Бога ради, господине, остави мя ныне, да не спрашивай, да и не ходи ко мне. Прости же мя, господине, и благослови, а тебе Богъ простит, уже бо ся не имам с тобою ктому видети на сем свете».

ПЕРЕВОД

ПОВЕСТЬ СТРАШНАЯ И ВЕСЬМА ПОЛЕЗНАЯ

7034 (1526) года месяца июля, на память святого отца Андрея, преставился старец Антоний Галичанин в Павловой пустыни. А лежал он в недуге долгое время и перед смертью видение видел.

Пришли демоны и говорили ему издалека, саженей за десять и дальше. Один стоял, с дерево высотою, и подперся великой палицей, а другой стоял и кричал, как свинья. А иные подошли к нему, говоря между собой, показывая друг другу свои орудия. Один говорил, показывая удицы, а иной — клещи, а иной — небольшие пилы, а иной — рожны, а иной — шила, а иной — бритвы. А один из них говорит: «Распорем его да опять сошьем его». А иной держит чашу в руке. А иной стоит и понуждает того, кто держит чашу, веля ему: «Дай ему испить, пусть отведает, сладко ли ему будет!» А еще один держит огромную пилу и говорит: «Распилим его поперек!» А на бедре у каждого: у кого — брус, а у кого — оселок. И, усевшись, каждый точил свою снасть. А один двумя руками держит свое орудие и бряцает им, и другие лишь бренчат и гремят своими орудиями. А один подскочил с бритвой да с задков обеих рук вдруг мясо срезал. А иной держит большую медную доску и говорит: «Сейчас брошу на него это, и он умрет». Да многое невозможно сразу рассказать.

Потом пришла на них некая сила, будто задрожало то место, будто великий сильный вихрь или грозная буря налетели, и по всему воздуху, как хмель, их развеяло. Одного несет вверх ногами и вниз головой, а другого — поперек, а иного — непонятно как. Да всех разогнало по воздуху без вести, и исчезли они, и мечтания их погибли, и ничего не стало.