Том 8 (XIV - первая половина XVI века, переводная литература)

Тот же брат Антоний поведал мне на другой день со слезами: «Оказался я в каком-то незнакомом месте, видел там будто некую улицу и на ней множество людей мечущихся. И все ходят, тужат и горюют, говоря: “Ох, ох! Горе, горе!” Мне же казалось, что я над ними не то хожу, не то летаю, будто некая невидимая сила носила меня по воздуху, будто я летал на высоте человека от земли, будто на полотне меня носили. И видел я перед собой мои грехи, от самой юности, в виде кругов или досок, которые никто не держал. Каждый грех изображен, но написан не книжными словами, а как на иконах, но не красками написано, а дегтем, только прозрачно и разумно. Как посмотришь, так и вспомнишь и год, и месяц, и неделю, и день тот, и час, когда какой грех сотворен, — все это явлено. Когда мне было всего пять лет, мать моя спала, и я ее сквозь подол трогал за срамное место — это так и написано. Да замахивался на мать свою батогом — так и есть: она сидит, а я как замахнулся — так и написано, и батог тут же. Да в чернечестве шутя руку положил на женщину — так и написано: мы с ней сидим, и рука моя на ней лежит. Или завтракал или пил до обеда, или бранился с кем, или кого ударил, или кого осудил, или на кого гнев держал, или кого обидел во гневе — все так и написано, день и час.

Круг же гнева велик стоит, такой мрачный, мглистый и темный, что никак такая тьма не может быть на сем свете. И такая горесть в нем, что сказать не могу, не живет такая горесть на сем свете. Да мороз, великий и студеный, — не бывает такого мороза на сем свете. Мне казалось, что у меня ноги по лодыжки отмерзли да и отпали, а мысли истрепаны, словно онучи или лохмотья одежды. А больше не скажу тебе, и ты меня не спрашивай, потому что сказать не могу я — очень страшно и грозно».

Я же попросил его, чтоб и остальное рассказал. Он же ответил мне последнее слово: «Что меня спрашиваешь? Все страшные мытарства видел я, но невозможно мне о них рассказать, потому что страх и трепет охватывают меня. Нет этого страха страшнее и злее, и никому не избыть этого страха. Да Бога ради, господине, оставь меня ныне, да не спрашивай, и не ходи ко мне. Прости же меня, господине, и благослови, а тебя Бог простит, ибо не увидимся уже с тобой на этом свете».

КОММЕНТАРИЙ

Повесть была создана в 1520-е гг. в Иосифо-Волоколамском монастыре. В рукописной традиции она бытовала и как самостоятельное произведение, и как посмертное чудо Павла Обнорского, входившее в состав жития этого святого (исследование повести и издание всех ее редакций см.: Пигин А. В. Литературная история Повести о видении Антония Галичанина // ТОДРЛ. СПб., 2000. Т. 52. С. 225—292).

Повесть принадлежит к очень популярному в средневековую эпоху жанру видения потустороннего мира. «Страхи и надежды, порожденные ожиданием перехода в мир иной, неотступно преследовали средневекового человека, и он не мог не составить себе каких-то идей об устройстве его. <...> Обычной формой описания загробного мира в средние века был рассказ о человеке, который чудесным образом оказывался в запредельных краях, после чего возвращался к жизни и открывал окружающим виденное им “там”» (Гуревич А. Я. Западноевропейские видения потустороннего мира и «реализм» Средних веков //Тр. по знаковым системам. Тарту, 1977. Вып. 8. С. 4).

В древнерусской литературе жанр видения был представлен апокрифами, многочисленными повестями из патериков, Пролога, «Великого Зерцала» и т. д. Особую известность в Древней Руси приобрело откровение «мниха» Григория о загробной участи преподобной Феодоры Цареградской из византийского Жития Василия Нового (Х в.). Некоторые мотивы повести об Антонии Галичанине находят близкую аналогию в тексте Жития Василия Нового. Так, бесы, явившиеся к Антонию с различными орудиями и смертной чашей, напоминают облик Смерти из этого памятника (ср. также с Житием Андрея Цареградского (БЛДР. Т. 2). Очень подробно в Житии Василия Нового описываются и загробные мытарства, которые привели Антония Галичанина в «страх и трепет» («Все есмь мытарьства виделъ страшныя...»). Мотив «суда совести» (грехи Антония предстают перед ним в виде неких кругов) разработан в ряде других переводных памятников эсхатологического содержания — в видениях Макария, апостола Павла и др. (см.: Батюшков Ф. Спор души с телом в памятниках средневековой литературы. СПб., 1891). Своей «живописностью», «наглядностью» греховные круги Антония близки книжной миниатюре древнерусских «цветников» и синодиков. По древнерусским представлениям, этот «загробный кинематограф» (В. И. Иванов) ожидает человека и в час расставания его души с телом, и на Страшном Суде, и в аду. «Видети будетъ пред собою мучимый вся грехи, иже сотвори, якоже на стене написана, да вящшую скорбь имать от размышления сего мучитися» (Агапий Критянин. «Грешных спасение» (БАН, 31.6.38, XVII в., л. 186 об.)).