Том 9

Он не мог разгадать ее мыслей.

— Грэтиана осуждает Сирила, — сказала Ноэль после долгого молчания. Не позволяй ей. Я не хочу, чтобы о нем думали плохо. Во всем виновата я; мне хотелось быть уверенной в нем.

Джордж возразил решительно:

— Грэйси огорчена, конечно, но у нее это скоро пройдет. Пусть это не будет причиной раздора между вами. Только одно тебе нужно твердо запомнить: жизнь велика, и в ней можно найти свое место. Посмотри на всех этих людей! Многие из них перенесли или переносят какие-нибудь личные неприятности или горе. Может быть, такое же, как твое, или даже более тяжелое. И смотри: вот они, живые, прыгают, как блохи. В этом заключается и очарование и ирония жизни. Хорошо бы тебе побывать там, во Франции, и увидеть все в подлинном свете.

Он почувствовал, что она взяла его под руку, и продолжал с еще большим жаром:

— Жизнь — вот что будет самым важным в будущем, Нолли! Нет, не комфорт, не какая-либо монашеская добродетель или обеспеченность; нет, самый процесс жизни, ее давление на каждый квадратный дюйм. Понятно? Все старые, закостенелые традиции, все тормозы будут пущены в переплавку. Смерть вскипятит все это, и выйдет великолепный навар для нового супа. Когда приходится отсекать, удалять лишнее, — кровь течет в жилах быстрее. Сожаления, размышления, подавление своих чувств — все это выходит из моды; у нас не будет времени или нужды в них в будущем. Нам предстоит делать жизнь да, пожалуй, это единственное, за что можно благодарить нас. Ты ведь сохранила в себе живым Сирила Морленда? И… словом, как ты знаешь, все мы одинаково появились на свет; некоторые прилично, другие «неприлично», и тут нет ни на грош различия в ценности этого товара, нет и беды в том, что он появляется на свет. Чем бодрее ты будешь сама, тем крепче будет твой ребенок, — вот о чем надо прежде всего думать. По крайней мере, в ближайшие два месяца ты вообще не должна ни о чем беспокоиться, а после этого позволь уж нам подумать, куда тебе деваться, я все это устрою.

Она посмотрела на него, и под этим юным, ясным, печальным взглядом у него возникло неприятное ощущение, что он разговаривает с ней, как шарлатан. Разве он затронул суть дела? Какая польза от всех этих общих разговоров для молодой, заботливо воспитанной девушки, приученной старомодным любящим отцом всегда говорить правду? Джордж тоже ненавидел пустословие; а обстановка его жизни в эти последние два года просто внушила ему страх перед людьми, деятельность которых заключается в разговорах. Ему хотелось сказать Ноэль: «Не обращай ни малейшего внимания на мои слова, все это чепуха; будь что будет — и дело с концом».

Но тут Ноэль спросила совершенно спокойно:

— Что же, рассказать мне папе или нет?

Ему хотелось ответить: «нет»; но он почему-то не сказал этого. В конечном счете прямой путь — вероятно, самый лучший. Можно из всего сделать тайну, но нельзя же хранить тайну всю жизнь. Рано или поздно все раскрывается. Но тут в нем заговорил врач:

— Не торопись, Нолли; успеем сделать это через два месяца. Тогда ты ему сама расскажешь или поручишь мне.

Она покачала головой.

— Нет. Я скажу сама, если надо будет. В знак согласия он снова сжал ее руку.

— А что мне делать до тех пор? — спросила она.

— Возьми отпуск на неделю, а потом будешь работать, как и прежде.

Ноэль помолчала с минуту и сказала:

— Да. Я так и сделаю.

Больше они не говорили на эту тему, и Джордж стал ей рассказывать о разных случаях из своей работы в госпитале, распространялся и об удивительном на его взгляд явлении — британском солдате. Но, когда они подходили к дому, он вдруг сказал:

— Послушай, Нолли, если ты сама не стыдишься себя, — никто не будет тебя стыдиться. Если ты вздумаешь посыпать пеплом главу, все твои близкие станут делать то же самое; таково уж их христианское милосердие.

Он снова почувствовал на себе ее ясный, задумчивый взгляд и покинул ее с мыслью: «Как одиноко это дитя!»

ГЛАВА VII