Том 9

— Лила, что с тобой? Ты переутомилась. И в чем дело? Я ведь не виноват, что эта девочка явилась сюда. Почему это тебя так расстроило? Она ушла. Все хорошо. Все снова так, как было раньше.

— Да! — донеслось до него приглушенное эхо. — Все снова так!

Он опустился на колени и погладил ее руку. Рука задрожала от его прикосновения, потом перестала дрожать, словно ожидая, что он еще раз прикоснется и гораздо теплее; потом задрожала снова.

— Посмотри на меня, — сказал он. — Что тебе нужно? Я сделаю все, что ты захочешь.

Она повернулась к нему, подтянулась на кровати, оперлась на подушку, словно ища в ней опоры, и подобрала ноги — он был поражен той силой, которой дышала в этот миг вся ее фигура.

— Мой милый Джимми, — сказала она, — я ни о чем не прошу тебя — только принеси мне сигарету. В моем возрасте не приходится ждать больше того, что имеешь. — Она протянула руку и повторила: — Тебе не трудно принести сигарету?

Форт поднялся и пошел за сигаретами. С какой странной, горькой и в то же время спокойной улыбкой она сказала это! Но едва он вышел из комнаты и начал искать в темноте сигареты, как уже снова, с болью и тревогой, вспомнил о Ноэль — оскорбленная, она убежала так стремительно, не зная даже, куда ей пойти! Наконец он нашел портсигар из карельской березы и, прежде чем вернуться к Лиле, сделал мучительное усилие над собой, пытаясь прогнать образ девушки. Лила все еще сидела на кровати, скрестив руки, — так спокоен бывает человек, нервы которого напряжены до предела.

— Закури и ты, — сказала она. — Пусть это будет трубкой мира.

Форт подал ей огня и, закурив сам, сел на край кровати; мысли его снова вернулись к Ноэль.

— Интересно, — вдруг сказала Лила, — куда она ушла? Ты не мог бы поискать ее? Она опять может натворить что-нибудь… безрассудное. Бедный Джимми! Вот будет жалость! Значит, сюда приходил этот монах и пил шампанское? Недурно! Дай мне немного вина, Джимми!

И снова Форт вышел в другую комнату, и снова последовал за ним образ девушки. Когда он вернулся, Лила уже надела то самое черное шелковое кимоно, в котором внезапно появилась в ту роковую ночь после концерта в Куинс-Холле. Она взяла бокал с вином и прошла в гостиную.

— Садись, — сказала она. — Нога не болит?

— Не больше, чем обычно. — И он сел рядом с ней.

— Не хочешь ли выпить? In vino veritas [49], мой друг. Он покачал головой и сказал смиренно:

— Я восхищаюсь тобой, Лила.

— Это очень приятно. Я не знаю никого, кто бы мною восхищался. — И Лила залпом выпила шампанское.

— А тебе не хотелось бы, — заговорила она, — чтобы я была одной из этих замечательных «современных женщин», умных и добродетельных? О, я бы на все лады рассуждала о мироздании, о войне, о причинах вещей, распивала бы чай и никогда бы не докучала тебе расспросами, любишь ли ты меня. Как жаль!

Но Форт в эту минуту слышал только слова Ноэль: «Все это ужасно забавно, не правда ли?»

— Лила, — сказал он вдруг, — ведь надо же что-нибудь предпринять. Я обещаю тебе не встречаться больше с этой девочкой — по крайней мере до тех пор, пока ты сама этого не пожелаешь.

— Милый мой, она уже не девочка. Она вполне созрела для любви, а я… я слишком перезрела. Вот в чем вся суть, и мне приходится мириться с этим.

Она вырвала у него свою руку, уронила пустой стакан и закрыла лицо. У Форта появилось мучительное ощущение, которое овладевает каждым истинным англичанином, ожидающим, что вот-вот разразится сцена. Схватить ее за руки, оторвать их от лица и поцеловать ее? Или встать и оставить ее одну? Говорить или молчать; пытаться утешать; пытаться притворяться? Он не сделал ничего. Он понимал Лилу. но лишь настолько, насколько мужчина вообще способен понять женщину на том этапе ее жизни, когда она признает себя побежденной молодостью и красотой. Но это был лишь мгновенный, слабый проблеск. Гораздо яснее он видел другое: Лила наконец поняла, что она его любит, а он ее нет.

«И я ничего не могу поделать с этим, — думал он тупо, — просто ничего не могу поделать!» Что бы он теперь ни сказал, как бы ни поступил, — ничего не изменится. Нельзя убедить женщину словами, если поцелуи потеряли силу убеждения. Но тут к его бесконечному облегчению она отняла руки от лица и сказала:

— Все это очень скучно. Я думаю, тебе лучше уйти, Джимми.

Он хотел было возразить ей, но побоялся, что голос его прозвучит фальшиво.

— Еще немного, и была бы сцена, — сказала Лила. — Господи! Как ненавидят их мужчины! В свое время и я тоже ненавидела. У меня было предостаточно сцен в жизни; никакого толку от них нет — ничего, кроме головной боли на следующее утро. Я избавила тебя от сцены, Джимми! Поцелуй же меня за это!

Он наклонился и прижался губами к ее губам. От всего сердца он хотел ответить на ту страсть, которая таилась в ее поцелуе. Она внезапно оттолкнула его и сказала слабым голосом:

— Спасибо; ты все-таки старался!

Форт провел рукой по глазам. Ее слова странно растрогали его. Какое он все-таки животное! Он взял ее бессильно повисшую руку, приложил к губам, и прошептал:

— Я приду завтра. Мы пойдем в театр, хорошо? Спокойной ночи, Лила!