Том 9. Братья Карамазовы I-III

Оценивая образ Хохлаковой как неудачную вариацию типов гоголевских дам — «просто приятной» и «приятной во всех отношениях», Щедрин пишет: «…писатель поступит несогласно с истиной и совершенно бестактно, если в уста Хохлаковой вложит „страшные слова“ <…> незамоскворецкого пошиба. Таковы, например: „прозелит“, „преуспеяние“, „Современник“ и другие. Перед этими словами Хохлакова может только трепетать, но произносить их отчетливо, безошибочно и притом самостоятельно она не в силах. Она наверное перепутает смешает „прозелита“, с „протодиаконом“, „преуспеяние“ с „успением“, „Современник“ с „Временем“ или „Эпохой“». Упоминание в одном контексте «Современнике», «Времени» и «Эпохе» воскрешало в памяти читателя полемику между Щедриным и Достоевским 1863–1864 гг. Словечками же «протодиакон» и «успение» Щедрин метил в «теперешнего» Достоевского: речь шла уже не столько об образе Хохлаковой, сколько об идейной специфике романа в целом, обусловленной проповедями старца Зосимы и подвергавшейся как до, так и после опубликования заметок Щедрина ожесточенному обстрелу в ряде органов либеральной и демократической печати. В полемических заметках Щедрина образ Иудушки из «Господ Головлевых» как бы незримо сопутствует образу Федора Карамазова. Назвав Достоевского в своих заметках одним из «наиболее чутких последователей Гоголя», Щедрин, возможно, желал намекнуть на использование в «Братьях Карамазовых» и своей, щедринской традиции.[75]

Достоевский намеревался ответить Щедрину, но не осуществил этого намерения.

Интересна запись в дневнике В. Н. Третьяковой (жены основателя Третьяковской галереи) от 5 ноября 1879 г. о чтении ею вместе с мужем первых трех книг «Карамазовых», которые «послужили мотивом» для их «долгих бесед» и духовно сблизили их. Через полгода, в июне 1880 г., В. Н. Третьякова снова записала в дневнике: «Это время я читала вещих „Братьев Карамазовых“ Достоевского и наслаждалась психическим анализом вместе с Пашей, чувствуя, как в душе все перебирается и укладывается как бы по уголкам все хорошее и мелкое. Благодаря „Братьям Карамазовым“ можно переработаться и стать лучше».[76]

Отклики на роман, относящиеся к 1880 г., были не столь многочисленны, как отклики 1879 г. Это можно объяснить желанием отложить обсуждение романа до тех пор, пока не будет закончена его публикация.

В начале августа 1880 г. К. П. Победоносцев — по-видимому, намеренно — прислал Достоевскому отзыв К. Н. Леонтьева о Пушкинской речи и «Карамазовых», что вызвало ответную реплику писателя в письме Победоносцеву от 16 августа 1880 г.: «Благодарю за присылку „Варшавского дневника“; Леонтьев в конце концов немного еретик — заметили Вы это? Впрочем, об этом поговорю с Вами лично, когда в конце сентября перееду в Петербург, в его суждениях есть много любопытного» (XXX, кн. 1, 210).

Статьи К. Н. Леонтьева «О всемирной любви» (1879–1880) имеют для понимания и оценки «Карамазовых» принципиальное значение. Отражая и свое собственное мнение строгого ревнителя православия, и взгляды консервативно настроенных церковных кругов, автор подверг в них роман и Пушкинскую речь суровой критике за отступление от ортодоксальной церковной догмы и «слишком розовый оттенок, вносимый в христианство этою речью». В страстной, восторженной проповеди Достоевским всечеловеческого братства, примирения и единения народов в некой всеобщей гармонии Леонтьев увидел опасные признаки тайной верности Достоевского демократическому гуманизму европейского типа, противоречащему аскетическим основам православия и религии вообще. «Все эти надежды на земную любовь и на мир земной, — писал Леонтьев, — можно найти и в песнях Беранже, и еще больше у Ж. Занд, и у многих других <…> Гуманность <…> может вести к тому сухому и самоуверенному утилитаризму, к тому эпидемическому умопомешательству нашего времени, которое можно психиатрически назвать mania democratica progressiva. Все дело в том, что мы претендуем сами по себе, без помощи божией, быть или очень добрыми, или, что еще ошибочнее, быть полезными <…> Горе, страдание, разорение, обиду христианство зовет даже иногда посещением божиим. А гуманность простая хочет стереть с лица земли эти полезные нам обиды, разорения и горести…»

По учению церкви, мир «лежит во грехе», доказывал Леонтьев, и спасение его на земле невозможно. Блаженство возможно лишь за гробом, в потустороннем мире. Достоевский же, разделяя веру демократов и социалистов, хочет преобразовать мир, стремится к раю не на небе, а на земле.

В тесной связи с этими упреками Достоевскому за стойкость его демократических и социалистических убеждений находятся критические высказывания Леонтьева о «Братьях Карамазовых».