Том 9. Драматургия (86)

Сторож. Иные перед смертью много едят и пьют, а иные ничего не едят и не пьют, а иные едят и пьют без всякого удовольствия, вспомнят, что наутро голова будет валяться в корзине, – и их тошнит, и в желудке останавливается пищеварение. (Смотрит в бутылки, в тарелки.) Эти все съели, все вино выпили. Нет, ведь, чертовы дети, сторожу оставить. Не все ли равно: натощак тебе голову отрубят, или ты набил живот свининой. (Освещает фонарем койки, считает пальцем.) Раз, два, три, четыре, пять.

Геро(поднимает голову). Кто это?

Сторож. Может быть, еще спрятали где-нибудь бутылку-то?

Геро. Это ты, Диоген. Ищи, голубчик, ищи.

Сторож. А куда спрятали-то?

Геро. Далеко спрятано и глубоко, а завтра запрячут навсегда.

Сторож. Ты про что это говоришь?

Геро. Про человека, Диоген, про человека.

Сторож. Глотка собачья, а я говорю про бутылку.

Геро. Мы выпили все вино до последней капли и уходим с пиршества с такой легкой головой, будто ее и нет на плечах.

Сторож. Ну, ладно, спите, чертовы дети.

Вдалеке звонят часы.

Три часа, скоро за вами придут. (Уходит, замкнув за собою дверь.)

Лакруа. Я весь съеден.

Геро. Ты не спал?

Лакруа. Здесь необыкновенное количество насекомых. Невыносимо!

Геро. С завтрашнего дня нас будут кушать насекомые другой породы.

Лакруа. Черви? Да.

В окне показывается луна, тюрьма озаряется ее светом.

Геро. Мы взошли на палубу таинственного корабля. Паруса уже распущены. Мы полетим по этим голубым волнам. Родная земля задернется туманом и уйдет навсегда. Это неизбежно и очень грустно, но что ж поделаешь. Мы все лишь на короткое время посещаем нашу прекрасную планету.

Лакруа. Я боюсь не смерти, но боли. Говорят, эта сотая секунды, когда нож гильотины перерезывает шею, – исступленно мучительна и долга, как вечность. Какое было бы счастье – достать яду.

Филиппо. Молчите, я хочу спать.

Геро. Когда я был маленьким, я часто видел сон: плыву в фантастическом корабле по лунному свету.

Филиппо. Если бы можно было избавиться от насекомых!

Лакруа. Это ужасно!

Филиппо. Республика – это просто мясная лавка! Нас устраняют, – превосходно! Но кто останется? Народ без вождей, страна без головы, – одно брюхо. Ради бога, хотя бы намек на здравый смысл в нашей казни. Мучительна бесцельность. Разве только одно, что Робеспьер протянет еще лишних два-три месяца, но и он попадет под нож. Весь цвет страны, весь гений народа срезан. Торжествуйте, лавочники!.. Торжествуйте, мещане!..

Лакруа. Замолчи, не все ли тебе равно теперь, – поздно, поздно.

Геро. Одно хорошо. Там мы будем молчать. Это меня примиряет со смертью. Тихо и прилично. Лакруа, не тащи с меня одеяло. Откуда-то страшно дует. Я бы не хотел, чтобы к утру распух нос. Камилл слезает с койки и идет к окну и на подоконнике пишет письмо.

Филиппо. Пять лет мы летим по стеклянной плоскости в бездну. Ни секунды остановки. Какое ничтожество, какое возомнившее о себе ничтожество человек!

Лакруа. Приближаются палачи, бросаются на тебя, как на зверя… «Правосудие совершено!» Это ужасно.

Дантон. Они посмеют отрубить мне голову! Невероятно! (Встает с койки и ходит из угла в угол.) Лакруа, ты можешь понять это во всю силу разума?

Лакруа. Мне тошно. Я слишком много съел, пища стоит комом в желудке.

Геро. Жонглеры, цирковые акробаты, жокеи никогда не едят много перед выступлением. Плотный желудок тянет к земле и мешает делать чистые сальто-мортале.

Филиппо. Сальто-мортале! Сначала нужно научиться ходить по земле, а Франция сразу начала прыжки смерти.

Дантон. Я перестану быть! Завтра во Франции не будет Дантона! Но ведь никто из них не понимает, как нужно управлять страной. Какое ликование подымется в Англии: французы сошли с ума! (Берется за дверную решетку и потрясает ее.) Французы сошли с ума! Эй, французы! Революция сошла с ума!

Голос из соседней камеры. Не мешайте мне спать.

Геро(вскакивает с койки). Дантон, подожди. Кто там говорит за стеной? Что?

Голос за стеной. Не мешайте мне спать.

Геро. Это он! Это голос Андре Шенье!¹⁸

Филиппо. Быть этого не может! Андре Шенье брошен в тюрьму?