Том 9 (Конец XIV - первая половина XVI века, подъем общественного значения литературы)

Поведаша намъ ученици отца Пафнутиа: «Имяше убо обычай отець нашь преже утреняго словословиа въставати и Богови молитвы и пениа воздавати. И егда церковный служитель умедлить клепати,[78] отець же самъ его възбужаше.

И во едину отъ нощей, побудивъ служителя, самъ шедъ, седе на празе церковнемъ. Служителю же коснящу, отець же, ото многаго труда мало въздремавъ, и зритъ во сне: и се врата манастыря отверзошася, и множество людей со свещами грядутъ къ церкви, и посреди ихъ князь Георгие Васильевичь. И, пришедъ, поклоны сотвори церкви, и поклонися отцу до земля, и отець подобно ему. И въпроси его отець, глаголя, яко: “Ты уже, государь, преставися”. Онъ же тако рече: “Отче...”. “Да каково тебе нонече?” Онъ же рече: “Твоими молитвами далъ ми Богъ добро, отче, понеже сего ради, яко, егда шествуя противу агарянъ безбожныхъ подъ Олексинъ,[79] у тебе чисто покаяхся”. И, егда начя звонити служитель церковный, отець же възбнувъ, и удивися необычному зрению, и прослави Бога.

Бе же той князь много время душею ко отцу приходяше и безъженно и чисто житие живый. И глаголаше той же князь: “Коли пойду на исповедь ко отцу Пафнутию, и ноги у мене подгибаютца”. Толико бе добродетеленъ и богобоязнивъ».

О татехъ

Поведаша намъ и се: «Имяше убо отець нашь супругъ воловъ, на них же самъ и братъ монастырьскую работу творяху, и въ летнее время пометаху ихъ вне обители, въ чястине леса. Во время же нощи татие, пришедше, оброташа ихъ и восхотеша отвести и лишити отца отъ любезныя ихъ работы. И пребыша всю нощь, блудяще по чястине леса, дондеже заря осия. И видевше ихъ манастырьстии работници, и къ старцу приведоша. Онъ же, наказавъ ихъ, ктому не восхищати чюжа ничтоже, и повеле имъ дати пищу, и отпусти ихъ».

Поведаша намъ ти же ученици отца Пафнутия, яко некий старець старъ (имя тому старцу Еуфимие), духовенъ же зело и даръ слезамъ многъ имый, яко не точию въ келии, но и въ церкви на всякомъ правиле выну слезы теплы безъ щука испущаше. Хотя же Богъ показати отцу и инемъ прочимъ, яко не суетни того бяху слезьг, но по Бозе.

Два брата некая любовь имуще между собою, отець же о семъ негодоваше, они же сего ради тай мышляху отити отъ обители. И во время божественыя литургия преже реченный старець Еуфимие обычное ему дело творяше: въ мнозе умилении слезы теплы испущаше — и възревъ на отца и на поющихъ съ нимъ. Бяху же съ нимъ въ лице и она два брата. Старець же Еуфимие зритъ и изъ-за нихъ выникнувша некоего мурина, имуща на главе клобокъ остръ зело, самъ же клокатъ, отъ различныхъ цветовъ клочье имый; и въ рукахъ крюкъ железенъ имый, имже начятъ преже реченная два брата привлачити къ собе за ризы ихъ. И, внегда привлекъ, хотяше хватити рукама, и абие железное то орудие безсилно бываше и отскакаше.

И отъ сего разумети есть, яко: егда врагъ всевааше имъ помыслъ еже не покоритися старцу и изыти отъ обители, они же приимаху его и согласоваху ему, сего ради и тъй удобно привлачаше ихъ; егда же супротивляхуся помыслу и отлагаху его, тогда и железное то орудие безсилно бываше и отскакаше отъ нихъ.

Егда же начяша чести святое Евангелие, тогда муринъ той безъ вести бысть, и по скончянии же Евангелие паки явися, по первому образу творяше; и во время Херувимския песни паки исчезе, по скончянии же тоя явися, по тому же творяше. Егда же възгласи ерей «Изрядно пречистей владычице нашей Богородици», страшный той муринъ, яко дымъ, исчезе и ктому не явися.

Старець же онъ, видевъ сиа, зело въ трепете бысть и яко во иступлении прейде все время службы. По скончании же литургиа, пришедъ, исповеда отцу. Блаженный же, призвавъ реченныя иноки, поучивъ ихъ еже не приимати отъ врага всеемая помыслы и не таити ихъ, но исповеданиемь истерзати.

Поведаша намъ ученици отца Пафнутия, блаженый Иосифъ. «Некогда, — рече, — посланъ быхъ отцемъ въ градъ Воротынескъ, ко князю,[80] сущему тамо, некоихъ ради потребъ и обретохъ его въ скорби велицей: занеже име некоего человека, зело любима ему, добродетелна и боголюбива, еже повсегда советоваше ему полезная, именемъ Матфия, по отчю имени Варнавинъ; сынъ же князя того ненавидяше его, яко отцу его не по его воли советоваше, и сего ради повеле убити его некоему человеку отъ служащихъ ему; отцу его не ведущу.

Убиену же ему бывшу, въсхоте всесилный Богь мстити кровь праведнаго, възопившую къ нему от земля, якоже Авелева древле.[81] И сего ради сынъ князя того, повелевый его убити, помале напрасною смертию умре; такоже и убивый праведнаго повелениемъ его злою смертью и напрасною умре. Мати же того убици восхоте сотворити въ третий день, якоже обычай есть, приношение приносити о немъ. Священникъ же облекса въ санъ, посла взяти у творящаго просфиры, хотя проскомисати, еже принести приношение о убици. Творяй же просфиры откры пещь, хотя изяти ихъ и послати къ священнику, — обрете пещь, полну крови. Священникъ же и вси обретшиися со страхомъ многимъ прославиша Бога, отомъстивъшаго кровь праведнаго, безъ правды излиянную, и отъ сего разумеша, каково осужение приаша убившии праведнаго, яко всякаа помощи лишени быша».