Том 9. Письма 1915-1968

Танюша, родная моя (маа), моя радость, — мне так плохо без тебя и так здесь одиноко, как никогда еще не было. Если бы можно, я сегодня же уехал бы в Москву, к тебе, золотоволосый мой человек. Ты очень-очень любимая — слышишь. Это главное, а все остальное существует толыш при тебе, а без тебя все кажется совсем ненужным, и мертвым, и неинтересным. Вот! И Ленинград какой-то холодный и белесый, несмотря на всю его красоту.

Доехал я хорошо, соседи попались молчаливые. С вокзала в ужасном такси (здесь ходят старые, разбитые, трофейные машины) поехал в «Европейскую», но комната там не была забронирована. Позвонил в студию и узнал, что комнату забронировали в «Астории». С тем же шофером, который не отставал от меня, поехал в «Асторию»* В Ленинграде народ не избалован деньгами, — я дал шоферу на чай 2 рубля, и он был до того потрясен этим, что бегал для меня за папиросами и вообще не выказывал никакого желания расставаться со мной и вызвался ждать около «Астории» хоть час-пол тора, если я еще куда-нибудь с ним поеду.

Комната у меня дорогая (47 руб.), с ванной и прочим, но маленькая. Говорил с Мандельштамом, сейчас (вечером) он ко мне приедет.

Был уже в Доме Пушкина. Шел мимо Адмиралтейства и Главного штаба, а обратно прошел через Зимнюю канавку к Неве — все это очень величественно и грустно, как прекрасный покинутый дом — нетопленный, с заколоченными окнами. И все время кажется, что в этой красоте и в этом великолепии есть какой-то молчаливый упрек и нам, и всему нынешнему поколению. Жалкие, в общем, потомки.

Обедал на Невском, в ресторане, и опять меня поразила нищета ленинградцев. Почти все берут только одно второе, а у моего соседа — пожилого интеллигента вполне профессорского вида — не хватило 30 копеек, чтобы расплатиться (он ошибся, когда сам подсчитывал по карточке). Я доплатил за него, а он смутился до слез и все сокрушался, что так «слаб в арифметике».

Около «Астории» встретил Михаил Михалыча (Зощенко). Оба очень обрадовались. Долго говорили. Выглядит он неважно, пальто потертое, рваное, но спокоен и горд, как всегда. Рассказал мне, что в Ленинграде живет старик, некий Леман, 140 лет. Он хорошо помнит Пушкина, встречался с ним и был на его похоронах. Обещал меня свести с этим стариком.

Здесь, в «Астории», из москвичей только Мариетта Шагинян и множество престарелых, но весьма бодрых и шумных актеров, должно быть из оперетты.

Соседняя гостиница «Англетер», где умер Есенин, уже переименована в «Ленинградскую», а кафе «Норд» в «Север». Как уцелела «Астория» — непонятно.

Денег мне пока что еще не дали. Д. б., дадут завтра…

Спасибо тебе за прянички и за все, все — ты мой милый и заботливый Танок!

Завтра иду в «Эрмитаж» к Орбели.

Береги себя и еще одно существо — наше общее. Целую тебя, лапушка. Поцелуй Галку и маму.

Костъка.

Ленинградцы не замечают, что Ленинград — морской город. На Неве — прекрасный морской воздух, а вдали видны в тумане мачты огромного океанского парусника.

Погода ясная, прохладная. Сухо. Я совершенно здоров. И очень нежно тебя целую, золотые височки.

Т. А. ПАУСТОВСКОЙ

25 марта 1950 г. Ленинград

Танюшая, только что получил твою телеграмму. Спасибо. (Я получил ее через 40 минут после того, как ты ее отправила.)

Был сегодня в Эрмитаже и в Пушкинском доме Академии наук. Оба эти посещения носили несколько триумфальный характер, но все же посмотрел много интересного. Был в стальной комнате, где хранятся все рукописи Пушкина. Держал их в руках и читал («Медного всадника» и «Цыган»). Показывали мне рукописи Лермонтова, Державина, Гоголя.

Завтра утром поеду в Царское Село.

Студия, конечно, подводит с деньгами. Все оформлено, но денег нет, и когда будут — неизвестно. А я заплатил вперед за комнату за 4 дня и остался со ста рублями. Поэтому послал тебе телеграмму — очень досадно, это разобьет твои планы. Но ничего не поделаешь.

Ленинград, конечно, изумителен.

Целую очень, очень, свою Таньку.

Котя.

Т. А. ПАУСТОВСКОЙ

26 марта 1950 г. Ленинград

Танюша, родная моя, — все-таки решился и послал тебе телеграмму о деньгах. У меня осталось 80 рублей, а киношники что-то тянут.

Я дико соскучился, — трудно даже рассказать как. Только что вернулся из Царского Села, — ездил поездом. Был в Лицее, в комнате Пушкина, в Александровском дворце и в парках. Шел мокрый снег, и было холодно. И угрюмо. И одиноко. Все время думаю только об одном «существе», завидую самому себе, и мне все кажется, что это никак незаслуженно. Как ты? Как здоровье? Не надо, чтобы что-нибудь болело. Никому не звоню, да и некому. Сегодня Мандельштам позвал меня на ужин, иду с неохотой, — он скучноватый человек.

Завтра начну писать (сценарий). Буду гнать вовсю. Обнимаю тебя, золотой мой человек. Поцелуй всех.

Твой Котя.

Т. А. ПАУСТОВСКОЙ

29 марта 1950 г. Ленинград

Танюшок, — хотя ты мне и звонила вчера и сегодня мы снова будем говорить, но я все равно пишу тебе.

Потому что ты очень хорошая. Вот!