Том 9. Письма 1915-1968

Сегодня, может быть, перееду на дебаркадер на Волгу, — там на втором этаже есть крошечная чудесная гостиница, — вместо комнат каюты, окна выходят на Волгу, пароходы причаливают рядом. Там тихо, масса воздуху и чистота корабельная. Сегодня там должна освободиться одна из шести кают. Тут же ресторан, почта, библиотека. С рестораном вчера был забавный случай, — он только что открылся, я был первым его посетителем, и потому (по старой традиции) с меня не взяли денег за обед. Почин.

После Москвы люди кажутся здесь очень ласковыми и добродушными. Никто никуда не торопится.

Был в местной редакции, встретил там Долматовского, — он весь в орденских ленточках и значках. Был с ним в подвале универмага, в той комнате, где взяли в плен Паулюса. Сейчас там сидит за столом «уполномоченный по пожарной охране универмага».

Центр города совершенно новый, залитый асфальтом, с великолепным новым театром, колоннадами и скверами, но тут же, в двух шагах, — все еще в развалинах и пыли и невыносимом запахе, — роют фундаменты для домов там, где был передний край обороны, и — отсюда запах, хотя и прошло уже восемь лет.

Был в старых блиндажах. Кое-где еще живут какие-то старики и старухи. Свои землянки они обносят очень интересными заборами из всяких остатков войны, — прострелянных аэропланных крыльев, пулеметных стволов, порванных гусениц от танков.

Сегодня (через полчаса) я поеду на новую лесную полосу в Дубовку, километров за 30 к северу от Сталинграда.

Сюда приехали немецкие вдовы, — матери и жены немецких солдат, убитых под Сталинградом. Им показывают братские могилы. Они бродят, заплаканные, по городу, по пустырям, где еще до сих пор валяются человеческие кости. Очень страшно на них наступить.

На Волге — большой разлив. Волга мутная, быстрая, пахнет нефтью.

Цветет сирень. У всех волжских грузчиков в рваные кепки воткнуты ветки сирени. Пыль и жара. Я пробуду здесь до 2 мая. 2-го выеду в Калач, оттуда уже проеду по всему каналу, а потом — в Цимлянскую. Местная газета уже пристала ко мне, и придется написать что-нибудь очень короткое к праздничному номеру. Я здоров, отоспался. И, кажется, лучше выгляжу.

Как ты? Как Алешка? Танка, Танка, как все не нужно, кроме тебя. Я люблю тебя, золотое мое сердечко, так, что даже не могу, не умею об этом рассказать. Ты слышишь? Отдыхай, смейся вместе с маленьким (мальчик-золотайчик из города Динь-Динь), вспоминай обо мне немножко.

Обнимаю тебя, моя радость.

Поцелуй Алешку и Галку (если она еще в Солотче). Кланяйся няньке.

Твой Котъка.

Т. А. ПАУСТОВСКОЙ

1 мая 1951 г. Сталинград

Танюша, — вчера я весь день пробыл в степи на лесных посадках, проехал на виллисе больше 200 километров и потому не успел послать телеграмму. В степи — чебрец, ветер и пыль, пыль — тонкая, как пудра. Ее невозможно отмыть.

Сегодня в «Ст. правде» напечатан мой очерк. Его очень хвалят. Был на демонстрации (на трибуне), сейчас пойду обедать на дебаркадер, там свежо, пусто и тихо.

Послезавтра (3-го) уезжаю в Калач. Там пробуду два дня, а потом в Цимлянскую.

Я тороплюсь, мне хочется скорей к тебе, — все время думаю о тебе.

Вечером напишу закрытое письмо. Очень поцелуй нашего мальчишку. Целую тебя, маленькая моя. Будь здорова. Уехала ли Галка? Как Анна Васильевна?

Твой Котъка.

Т. А. ПАУСТОВСКОЙ

2 мая 1951 г. Сталинград

Танюша, все время я думаю о тебе с такой нежностью, какую нельзя передать никакими словами. Радость моя! Смешная Танька! И единственный родной человек на этой земле. Ты, смотри, не болей и не тревожься ни о чем.

У меня есть один план, по-моему, интересный, — вернуться отсюда в Москву по Волге. Я поеду (завтра) на канал в Калач (на канале я пробуду дней пять), потом съезжу в Цимлянскую, к 15–16 мая (примерно) вернусь сюда, в Сталинград, а Тапка-Танка к этому времени приедет в Сталинград прямо из Рязани (сталинградский поезд проходит через Рязань-вторую около полуночи).

Если, положим, ты выедешь в ночь на 16-е, то 18-го утром будешь здесь. В Сталинграде мы сядем на пароход до Москвы. Увидим всю Волгу — Саратов, Ульяновск, Казань, Горький, Кострому, Плес, Ярославль, Рыбинск, Углич. Поездка эта займет дней 8. А я на пароходе еще кое-что напишу. Пароходы пока идут пустые.

Алёлька эти две недели побудет с Пашей (а, может быть, можно, если это нужно, задержать на это время Ай-Василь). Что ты думаешь об этом, Тануш? Денег хватит, я здесь получу около тысячи — как раз на дорогу. А из Москвы — в Солотчу до осени, — отдыхать.

Одно только плохо, что я к тому времени буду выглядеть совершенным босяком, — даже шляпа уже выгорела и порыжела от здешнего солнца. Но это — ерунда!

Ты мне ответь телеграммой (в Калач или Цимлянскую), а я тебе протелеграфирую, когда выезжать. Хорошо? А если почему-либо этот план не ко времени и тебе не захочется уезжать из Солотчи, то ты не стесняйся и напиши мне об этом, — съездить на Волгу мы успеем всегда.

Вот видишь, что я придумал.

Галка только будет этим огорчена. Жаль, что из-за экзаменов ее нельзя будет взять с собой.

(Пароходы на Москву проходят здесь два раза в неделю. Тебе дорога сюда из Рязани будет стоить рублей 120–150.)