Том 9. Письма 1915-1968

Еще не решил как возвращаться — должно быть, все-таки поеду через Сталинград и по реке, — надо привести все в порядок (так называемые впечатления), все записать и привезти в Москву готовые очерки для «Огонька» и «Литературки» — я не хочу возиться с этим в Москве и Солотче. Напишу на пароходе. Здесь писать невозможно, все время в езде, в переменах. Успел только написать для «Соц. земледелия».

Мне все время совестно, что я возвращусь по Волге без тебя, маленькая. И вместе с тем, кажется, так будет лучше и в смысле дальнейших денежек, и работы. И отдохну немного — все-таки здесь устаешь — спать приходится мало.

Я подсчитал дни и думаю, что 21-го я уже буду в Москве (9—10 в Б. Мартыновке, 11–13 в Цимл., 14 — в Сталинграде, оттуда — семь дней до Москвы).

От тебя после 4-го нет телеграмм. Сюда вообще они идут плохо.

Ну, за мной приехали — окончу письмо в Мартыновке. Попадем туда часам к трем.

Большая Мартыновна. 9 ч. вечера

Танюша, радость моя, любовь моя, — здесь пришла от тебя телеграмма раньше, чем я приехал. Ее куда-то задевали. Завтра найдут.

Ехали 13 часов на виллисе по сальским степям. Проехали 400 с лишним километров.

Пыль, суслики, миражи, глина, суслики и пыль.

Так тянулось до половины дороги, до ст. Котельниково. За Котельниковым степь зазеленела, а временами была совершенно серебряной от ковыля. Потом прошел ураган с черной пыльной бурей, — по степи шли рядами (не шли, а мчались) смерчи. Два смерча налетели на машину со страшным гулом.

Мы запылились так, что пыль слоями сваливается с лица.

Мартыновка — большая и неуютная станица за Доном, в сальской степи.

Я остановился в гостинице-бараке, где нет ни капли воды, чтобы умыться, и ни одного стола. В коридоре режутся в карты пьяные шоферы. Вообще «прелестное дело».

Ты извини, что я зачеркиваю так много, все забываю, что это письмо не из Москвы в Солотчу…

Остальное все расскажу.

Думаю, что 10-го днем я уеду отсюда в Цимлянскую. Скорей бы!

Спасибо тебе, милый мой человек, за то, что ты живешь на свете, и за то, что моя жизнь связана с тобой — для меня навсегда. Обнимаю тебя очень, целую Алёльку. Привет Паше и всем.

Твой.

Сегодня подсчитал, что за эти дни я проехал на машине 1000 километров.

В. К. ПАУСТОВСКОМУ

25 июля 1951 г.

Дим, дорогой. Пытался тебе дозвониться, но безнадежно. Ты затянул со своим приездом в Солотчу. Торопись, появилась возможность поехать машиной на Пру. Это очень интересно. Там еще довольно дикие места (относительно, конечно).

Знаешь ли ты, что дно Пры ниже Спас-Клепиков на несколько километров покрыто толстым слоем ваты —

отходами ватной фабрики за многие годы. Пожалуй, это единственная подобная река у нас в стране.

Алеша подрос и стал очень смешной. Паша и мы все совсем с ним закрутились.

Не забудь те книги, что я просил привезти. Они мне нужны для работы.

Как твои соревнования по гребле? Если задержишься еще — пиши или лучше позвони.

Все тебя целуем и ждем.

Папа.

Ю. К. СМОЛИЧУ

12 августа 1951 г. Солотча, Ряз. обл.

Дорогой Юрий Корнеевич!

«Трудно передать словами», — как писали литераторы конца 19-го века (кстати, совсем уже не такие затрушенные, как мы думаем), как я был обрадован Вашим письмом. Оно пришло как раз кстати, — в то время, когда мы, пресыщенные прелестями сельской жизни в средней полосе РСФСР, мечтали о юге и море:

Ваш план поездки в Одессу был встречен с небывалым энтузиазмом. Я хочу очень видеть Вас, — ведь «уходят невозвратные годы». Нас все меньше и меньше, старых писачей, что немного знают, что такое «норма» и «писхология», как сказал в своем выступлении Сабит Муканов.

Мы с Татьяной Алексеевной хотим приехать на сентябрь и дальше, сколько хватит сантимов. Приехать при» дется, к сожалению, без очень смешного маленького мальчика, которого зовут Алешка-Балабошка, а также «Маль-чик-Золотайчик из города Динь-Динь» и еще многими другими малопонятными именами и прозвищами. Мальчик будет жить до зимы здесь, благо у нас есть няня, на которую можно целиком положиться.