Том 9. Письма 1915-1968

30-го я ездил в степь на лесные полосы. Степь здесь угрюмая, вся в пыли от постоянного ветра. Кое-где по обочине валяются черепа, немецкие каски и мины, а в пыли по дороге столько пуль, что в иных местах они трещат под ногами, как гравий.

Вчера (1-го) день начался с того, что всех жильцов гостиницы согнали в холл и заперли там до 2 часов дня (т. е. до конца демонстрации). Рядом со мной в холле сидел красавец негр (певец) с удивительным огромным перстнем на совершенно черной руке — серебряным с жемчужинами. Но я просидел недолго, — мне прислали билет на трибуны. Остальное все было как в Москве.

Познакомился со строителем плотины через Волгу (он же строил Днепрогэс). Завтра пойду к нему «беседовать». Любопытный тип, — огромный, медлительный и насмешливый.

В Калач еду завтра на машине. Со мной едет Долматовский

Как ты там живешь, Тануш? Что нового придумал Алешка-Балабошка? Как твое сердце? И диета? Очень хочется поскорее в Солотчу. Очень.

Прислали ли тебе паспорт? Я телеграфировал Марии Алексеевне, но она не ответила. Обнимаю тебя, Тануш, моя «А», и Алешку и очень целую. Кланяйся няньке, Анне Васильевне и попадье (если она еще там).

Твой Костъка.

Т. А. ПАУСТОВСКОЙ

6 мая 1951 г. Калач-на-Дону

Танюша, радость моя, золотой мой человек, как ты там живешь с Алешкой-Балабошкой! Здоровы ли вы?

Пожалуйста, пиши мне правду и не обманывай меня со своим здоровьем. Отдыхай, ни о чем не волнуйся и береги себя. Без тебя у меня нет жизни, — ты сама это знаешь, Тануш. Очень тоскливо и одиноко одному, — я считаю дни до отъезда.

Получил вчера две твои телеграммы.

С поездкой я придумал, конечно, сгоряча, — это и очень утомительно (здесь стоит неслыханная жара) и срывает лето.

3-го я приехал вечером в Калач — пыльную и унылую станицу. Ехал на машине вдоль канала по степям в ураганах пыли. Два дня (4-е и 5-е) провел на канале. Видел много всяких вещей, — расскажу в Солотче. 4-го поздно вечером меня уговорили выступить на одном из участков канала, в глухой степи.

Слушали замечательно. Потом передавали по радио по каналу об этом и называли меня «дорогим гостем». Был здесь со мной Долматовский, он вчера уехал.

Земля вдоль канала похожа на лунный пейзаж. Был вчера на знаменитом шагающем экскаваторе — чудовищная стальная машина, похожая на броненосец, шагающий на железных лыжах (каждая весом в 900 пудов) по степи. За день он вырывает столько же земли, сколько могут вырыть 70 тысяч землекопов. На ходу он качается, как корабль.

За эти два дня проехал в виллисе по степи около 500 километров. Езжу с «адъютантами», — иначе здесь нельзя.

Мои планы такие: завтра вечером я уеду отсюда в Цимлянскую по Дону. Пассажирского сообщения никакого нет. Завтра идет буксир «Коммунар», и на нем мне дают каюту. В Цимлянской я буду 9 мая. Пробуду там три дня и там посмотрю, — или вернусь через Ростов, или через Сталинград. Мне хочется поехать из Сталинграда на пароходе, хотя бы до Горького, — это займет 5–6 дней, — чтобы за эти дни написать на пароходе 2–3 небольших вещи для газет и не возиться с этим в Солотче.

Здесь писать — совершенно нет времени.

Значит, в Москве я буду, должно быть, 20-го или 21-го, а в Солотче — 25 или 26-го. Все время буду телеграфировать. Что ты об этом думаешь?

Я здоров, загорел, обветрился и так пропылился, что не берет никакое мыло. Костюм, конечно, пропал, — весь в пыли, в бетоне и уже выгорел от солнца.

В Калаче я живу в гостинице, очень чистенькой, в отдельной (единственной) комнате. Вокруг с утра до вечера пьют и режутся в преферанс. О людях все расскажу потом.

Немного устал, и письма у меня получаются какие-то пустые. Все время непрерывно думаю о тебе, о том, какое счастье мне дал бог, если он есть на свете. Солнышко мое, моя прелесть, Тануш-Тануш, — жди меня тихонько.

Как у нас в саду? Что цветет? Я рвусь в Солотчу и с огромным облегчением уезжаю отсюда, зная, что мне сюда никогда не надо будет возвращаться. Состояние такое же, как на фронте, — лишь бы скорей все прошло.

Как Алелькины зубки? Поиграй с ним за меня. Привет Паше.

Целую тебя, радость моя.

Твой Котъка.

Вчера в степи остановился около цыганского табора. Долго сидел в палатке с цыганами. У одной цыганки был мальчик, ему всего четыре дня, родился в степи. Он лежал голый на земле, на ветру, а старый цыган с золотым перегнем на руке стоял перед ним на коленях и молился. Оказывается, это были крестины. Мать была в таких атласных шалях, о каких мы не можем и мечтать. И все это в сожженной пыльной степи среди сусликов.

Танюша, — сейчас 5 часов утра, сижу в гостинице, жду машину, чтобы ехать в Большую Мартыновну (казачью станицу в 330 километрах отсюда, около Цимлянской — там центр оросительных работ), рядом на койке спит негр из Бразилии, певец Тито Ромалио, — за окнами пыль, как густой туман, — в общем, фантастика

В Мартыновке посмотрю туннель в 4 километра длиной, по которому донскую воду пустят в Сальскую степь, а оттуда — в Цимлянскую.

Числа 13-го (самое позднее — 14-го) все кончу в Цимлянской, и можно ехать к Тануше и мальчику, — к своим любимым человекам.