Том 9. Письма 1915-1968

Уже послал в РОСТу 3 телеграммы. Если бы не собкор «Известий», то я был бы здесь один и работать можно было бы «с прохладцей». Думаю, дня через два улажу все житейские дела и начну писать, — свободного времени много.

Обедаю в столовой (2 р. обед). Кормят сносно. Посылки сюда присылать нет смысла, — посылки почти не доходят, идут 2—272 месяца. С обедами завтра устроюсь дешевле. Забыл в Москве гребешок, — здесь нигде нет.

Со мной в комнате — очень спокойные люди — больше химики и электрики. Много интересных людей.

Пиши мне или до востребования, или так: Березники, Уральской области, редакция газеты «Ударник», спецкору РОСТа Паустовскому. Письма лучше писать до вос-

4 К. Паустовский, т. 9 требования, телеграммы же (если понадобится) лучше присылать на редакцию, т. к. телеграф здесь безбожно путает фамилии.

Очень соскучился по тебе и Димушке. Пиши. Если провалилась на экзамене, то не сокрушайся

Здесь за Камой, в Усолье (2 кил. отсюда) есть музей Соликамского края. На днях съезжу туда (если не будет ледохода). В Усолье ходит паром. Целую. Пиши. Как Дим с детским садом?

Кот.

Коричневая рубаха очень хороша, — в белых здесь ходить невозможно, — дым лежит над строительством тучами.

Е. С. ЗАГОРСКОЙ-ПАУСТОВСКОЙ

7 ноября 1931 г. Березники

Крол, до сих пор от тебя нет писем. В дальнейшем пиши или до востребования, или так: Березники, Уральской области, Ленинская ул. Гостиница № 4, комната 6. По этому адресу письма доставляют хорошо.

Очень стосковался без тебя и без Димушки, но, несмотря на здешнюю трудную жизнь, я очень доволен поездкой. Здесь вплотную входишь в современность и встречаешь много новых и интересных людей — химиков, инженеров, монтеров…

Письмо это повезет в Москву Костерин — корреспондент «Известий» — очень милый человек. Позвони ему по телефону 34–62 (дом) или в редакцию 2-52-53, и он тебе расскажет о Березниках подробно. В последние дни мы с ним работали вместе.

После морозов опять тепло, дожди и вечный сумрак. Я втягиваюсь постепенно в жизнь стройки и уже разбираюсь во всяческих химических процессах, газгольдерах, давлениях пара и т. под.

Числа 12-го поеду на 2–3 дня в Соликамск.

Димушка-Передимушка почему ни ты, ни мама ничего мне не пишете. Здесь для тебя было бы очень интересно, только маленьких на завод не пускают. Вчера ночью я был, когда пускали на электростанции громадные как семиэтажные дома паровые котлы — такие, как на «Титанике». Котлы заводили англичане, был такой гул и гром от пара, что англичане отдавали команду свистками, — закладывали два пальца в рот и пронзительно свистели. Если такой котел взорвется, то разрушит все вокруг на несколько верст. Лошади и коровы здесь маленькие и мохнатые, как овцы, дни очень короткие — когда ты идешь в детский сад, здесь еще совсем темно.

Слушайся мамы, не ссорься с ней и напиши мне письмо. Целую тебя крепко.

Папа.

Медведи меня не съедят потому, что они очень боятся завода и ходят кругом за несколько верст и рычат.

Е. С. ЗАГОРСКОЙ-ПАУСТОВСКОЙ

28 ноября 1931 г. Березники

Только что получил твое первое письмо. Глупый родной мой, единственный Крол — неужели ты думаешь, что в «здравом уме и твердой памяти» я мог бы сказать ту ужасающую нелепость и ложь, которую я сказал перед отъездом. Первый раз в жизни я читал твое письмо и плакал — не от слабости, а от страшного волнения, от сознания исключительной любви к тебе и Димушке, от сознания огромной ответственности за то, чтобы будущим творчеством и всей будущей жизнью оправдать твои тревоги и действительно прийти к величайшему счастью. Я знаю, что это будет, — как писатель я рос очень медленно и только теперь, сбросив с себя шелуху всяческих РОСТ и галиматьи, я чувствую, как я созрел. Перелом дался мне нелегко — после весенней поездки я чувствовал себя, как писатель, мертвецом — новое пугало меня, давило, и я не знал никаких путей, чтобы вложить в него весь тот блеск, который я чувствую и знаю в себе. Мне казалось, что как писатель современности, как писатель новых поколений — я ничто, я кончен, мой удел — более или менее удачное эпигонство. Так было в Москве после поездки — в Ливнах я старался ни о чем не думать — так я чувствовал себя то недолгое время в Москве, между приездом из Ливен и Березниками. Я не бежал из Москвы, но оставаться в Москве было немыслимо, бесплодно, нужен был толчок, чтобы наконец произошла кристаллизация.