Том 9. Письма 1915-1968

Чтобы ты, Зверунья, и Серяк имели представление о моей жизни там, на фронте, я посылаю тебе мои письма, которые застал здесь, в Москве… Ведь и сейчас с фронта я приехал в Москву почти фантастически — если бы не стремление узнать о тебе хотя бы одно слово, то вряд ли мне удалось преодолеть все невероятные трудности этого пути. Будьте крепки, бодры, — надо верить в то, что мы снова все будем вместе и снова будет хорошо. Ты умница, что взяла все необходимые вещи и не растерялась

Привет всем, кто в Чистополе. Особенно Фединой, всем, кто с тобой хорош. Лиза говорит, что Дудин тоже в Чистополе, — и старик Дерман — тоже. Передай им привет. Еще раз крепко-крепко целую.

Твой Па…

Р. И. ФРАЕРМАНУ

9 октября 1941 г. Алма-Ата

Рувим, дорогой, вчера у нас был первый счастливый день за все это время, — мы получили письмо от Вали из Горького и узнали, что с Вами и где Вы. До тех пор была непрерывная тревога и неизвестность. Хорошо, что Вы в редакции, — держитесь, не болейте и знайте, что мы все постоянно думаем и говорим о Вас, вспоминаем каждую мелочь из прошлой нашей жизни и верим, что снова мы будем все вместе, отдохнем и, как пишет Валя, «увидим небо в алмазах».

Так должно быть, и так будет. И в душистых зарослях на берегу Прорвы мы будем сидеть с Вами, старички, смотреть на поплавки в прозрачной воде и вспоминать дпи войны, а на костре будет кипеть Ваш знаменитый закопченный чайник.

Валя привезла из Москвы Вашу фотографию, она у нас стоит на столе. Рувим, где Роскин и Бобрышев? Что с ними? Напишите.

Что писать о себе? Полтора месяца я пробыл на Южном фронте, почти все время, не считая трех-четырех дней, на линии огня. Из москвичей видел Михалкова и Бориса Горбатова, в Одессе видел Олешу. Был и на суше и на море. В половине августа верпулся в Москву, где ТАСС, ввиду моего «преклонного» возраста, решил оставить меня в Москве («в аппарате ТАСС»), а затем по требованию Комитета по делам искусств — и совсем отпустили для работы над пьесой для МХАТа.

В Москве я прожил недолго, квартиру разбомбили (бомба попала в Валину комнату), жил больше у Федина в Переделкине, вскоре уехал к Вале и Серому в Чистополь (под Казанью), куда эвакуировали все семьи писателей. В Чистополе оставаться было немыслимо, — с большим трудом переехал в Алма-Ату. Здесь Миша Навашин с Лелей.

Город чудесный, весь в густых садах у подножья снеговых гор, много солнца, жара, но все же очень тоскливо. Работаю над пьесой. Живем у чудесного человека — казахского писателя Мухтара Ауэзова, он уступил нам одну комнату. Будущее, как история мидян, темно и непонятно. Вале приходится трудно, — она только что вышла из больницы, у нее была страшная малярия, ей сделали вливание хины. Фунтик приехал с нами. Из москвичей здесь почти никого нет, если не считать Сергеева (бывший муж Ада-лис) и актера Астангова (того, что играл Гарта в Театре Революции). Ничего не знаем ни о Мальве, ни о Дудине, Валя пишет, что она собирается ехать на зиму с Мальвой в Солотчу. Жива ли Александра Ивановна? Что с Пчелкой?

Напишите мне все о себе. Целую Вас крепко. Берегите себя.

Ваш Коста.

Р. И. ФРАЕРМАНУ

27 декабря 1941 г. Алма-Ата

Рувец, дорогой мой, только что получили Ваше письмо с передовой линии. Валя, конечно, расплакалась и от радости и от тревоги. Очень страшно, Рувец, за Вас, и об одном я Вас прошу — берегите себя.

Ни я, ни Валя не представляем себе жизни без Вас! Живем только надеждой, что снова мы все встретимся и хотя бы последние годы проживем в покое, в тишине, в дружбе. Я не могу думать о том, что сейчас с Вами, о том, что Вы совсем один, что нет никого из близких около Вас. Но все же я знаю, что мы встретимся, что после этой войны больше не будет, не должно быть войн и, может быть, тот прекрасный мир, о котором мы всегда мечтали, настанет, наконец, на нашей земле.

Опять мы будем болтать и смеяться и писать книги и бродить по луговым дорогам, где мила каждая травинка, каждая старая ива.

Я знаю, что Вы очень устали, Рувец, особенно после болезни, и думаю, что Вам надо передохнуть на другой работе, где Вы сможете как писатель принести общему делу гораздо больше пользы, чем сейчас. Не сердитесь, что я пишу Вам это. И не сердитесь на меня, Рувец, что я очень тактично, только от своего имени написал Фадееву и Лозовскому относительно Вас. Я написал им о необходимости использовать Вас во всю Вашу силу как писателя на прежней литературной работе, а не держать Вас на заметках. Может быть, из этого ничего и не выйдет, но я считаю, что так падо сделать и что я прав. Письмо к Лозовскому подписал и Маршак.