Том 9. Преображение России

— Ваш Лев Толстой проповедовал вегетарианство, — говорил Людвиг, когда подали второе блюдо — свиную корейку под соусом из фасоли, — но мы, немцы, убежденные мясоеды. У нас не едят мясо только грудные младенцы, потому что не имеют еще зубов.

— От мяса наша исключительная энергия во всех областях жизни, — поддержал его Тольберг. — Мы, лютеране, не знаем, что такое посты, у нас их совершенно нет.

Чтобы чем-нибудь отозваться на это, Сыромолотов сказал:

— Наш ученый Ломоносов, Михаил Васильевич, тоже был противник постов, но он имел в виду кое-что другое, а не энергию. Он писал, что посты наши препятствуют в России развитию скотоводства.

— Ага! Вот видите, как! — подхватил это замечание Людвиг. — Зачем же и в самом деле разводить свиней, если их не есть?

— А также и баранов, — развил его мысль отец.

А Тольберг, наморщив лоб, чтобы припомнить как следует, сказал вдруг:

— Ломоносов?.. Ведь он учился в Саксонии?

— Да, в Саксонию был послан императрицей Елизаветой изучать фарфоровое дело, — сказал Сыромолотов, чем явно обрадовал свою «натуру», спросившего с большой живостью:

— Значит, что же, ученик немецких мастеров по фарфору?

— Да-да… Ломоносов и с ним двое других… Потом он был поставлен во главе фарфорового завода в России… Занимался также и мозаикой — есть мозаичные иконы его работы… Но он же, мне кажется, внес в науку и закон сохранения энергии, это вам, конечно, известно, — обратился к Тольбергу Сыромолотов.

— Мне? Нет! Мне известно, что это закон Майера, немецкого ученого, — строптиво возразил Тольберг.

— Да ведь Майер жил позже Ломоносова, и даже гораздо позже. Впрочем, я давно убедился, что споры о том, кому принадлежит то или другое открытие, совершенно бесполезны, — примирительно сказал, улыбаясь, Сыромолотов. — Я, например, буду говорить, что радиотелеграф — детище нашего ученого Попова, а итальянцы будут кричать: Маркони! Маркони! — и зашвыряют меня гнилыми апельсинами, — и что мне тогда прикажете делать? Или если скажу я, что первую паровую машину изобрел не Уатт, а наш уральский рабочий Ползунов, то как к этому отнесутся англичане?

— Англичане? — оживленно отозвался на это Людвиг. — О-о! Они, пожалуй, даже не станут прибегать к такому средству, как гнилые апельсины, а скажут: «Очень хорошо, мистер Сыромолотов, Ползунов так Ползунов, но-о… если вы только имеете полномочия от какой-нибудь русской фирмы или от правительства, чтобы закупить большую партию машин, то можете адресоваться к нам, а не иметь дела с Германией…» Вот что вам скажут англичане.

Сыромолотов не мог не улыбнуться горячности, с которой это было сказано, а Эрна вдруг обратилась к нему:

— Я где-то читала или это я от кого-то слышала, не помню, — что в Мюнхене на выставке была ваша картина, правда?

Она глядела на него при этом так оторопело-ожидающе, что Сыромолотов счел нужным выручить ее; он ответил неторопливо:

— Да, давно уж это, еще в девятом году, — пять лет назад, — адресовались ко мне устроители, и я дал… Это была десятая международная выставка.

— И получили золотую медаль? — спросил теперь уже муж Эрны.

— И получил золотую медаль… и диплом к ней.

— Вот видишь, я тебе говорила! — торжествовала Эрна, обращаясь к мужу, а старый Кун многозначительно подмигнул своей тяжеловесной супруге, добавив к этому оживленно:

— В Мюнхене! На международной выставке! О-о, это есть большое отличие!

И поднял указательный палец. И Сыромолотов именно теперь увидел особенно осязательно, что в молодости он был очень похож на своего сына, каким тот был теперь.

Людвиг Кун весь так и сиял, выкрикивая:

— Вот видите, вот видите, как вас оценили в Германии! Золотая медаль на подобной выставке — это ми-ро-вой три-умф, вот что это такое! Золотая медаль и диплом — это не гнилые апельсины, нет! В Германии таланты ценить умеют!

— А почему же господин Сыромолотов живет здесь, если он такой знаменитый художник? — полюбопытствовала мать Людвига, обращаясь почему-то к своему сыну, точно неуверенная, что ее плохой русский язык поймет сам художник.

— Да, в самом деле? — подхватил Людвиг. — Вам, разумеется, надобно жить в Петербурге, Алексей Фомич, а не здесь.

— Мне здесь больше нравится, чем в Петербурге, — ответил на это Сыромолотов, уже не улыбаясь, а даже несколько недовольным тоном, так что Людвиг, видимо, заметил это, потому что заговорил о другом, очень круто изменив тему разговора:

— Вы не «Биржевые ведомости» выписываете, Алексей Фомич?

— Не-ет, а что? — удивленно отозвался на это Сыромолотов.

— Так, знаете ли: я все-таки слежу за политикой… А в Албании теперь восстание против принца Вида… Любопытно, чем оно окончится. Вы как полагаете, повстанцы ли победят, их ли победят?

— Совсем не читаю об этом, — буркнул Сыромолотов. — На что мне все это?

— Оно и мне, конечно, не слишком нужно, да ведь с маленького может дойти до большого. Балканы — это, знаете ли, такой котел, что каша в нем вот уже сколько лет все варится и довариться никак не может.