Том II

Временное охлаждение Георгия Адамовича к писательской манере и художественному методу Фельзена, во многом основанное на охлаждении критика к творчеству Пруста, сказалось в критической оценке, которую Адамович дал рассказу «Возвращение». Рецензируя десятую, и последнюю, книгу «Чисел», Адамович раскритиковал не только и не столько Фельзена, сколько его французского учителя (стоит отметить, что именно в этом рассказе Фельзена, в первом параграфе, мы находим сочетание «одиночества и свободы», которое потом будет фигурировать в заглавии книги воспоминаний Адамовича). Реагируя таким образом на новый отрывок из «романа с писателем», критик шел в ногу с новейшим антипрустианским поветрием во французской, а вслед за ней и в эмигрантской, модернистской среде, где натуралистическая поэтика Луи-Фердинанда Селина всё больше вытесняла прустианскую интроспекцию как модель творчества. Адамович, в частности, писал: «У Пруста гениальна не его манера, а то, что несмотря на эту “манерную манеру” в его романах все-таки уцелело. У нас есть только испорченный Пруст, настоящего нет. То же, мне кажется, можно сказать и о Фельзене. Это писатель бесспорно несущий с собой нечто новое. Но новизны меньше всего в егостиле, – если связать с понятием новизны понятие обогащения, а не одного только удивления» (Последние новости. 1934. № 4844. С. 2). Судя по этому отзыву, к середине тридцатых годов, повествовательная манера неопрустианского проекта Фельзена, выражавшая, прежде всего, мировоззрение писателя, его ощущение неадекватности речевой артикуляции человеческого опыта, стала терять свою актуальность в литературной борьбе эмигрантских «отцов и детей» – само время разрешило этот спор в пользу младшего поколения писателей-изгнанников. В результате, Фельзен стал раздражать даже близких ему соратников по «Числам» упрямой верностью своему, уже оформившемуся и сформулированному посредством героя-повествователя Володи, писательскому призванию и тематике. И то и другое противоречило новой интеллектуальной атмосфере литературного Парижа, где поэтика Марселя Пруста решительно вышла из моды, чему подтверждением послужил громкий успех открыто антипрустианского романа Селина «Путешествие вглубь ночи» (1932).

Мы полагаем, что в сюжетной канве фельзеновского «романа с писателем», данный рассказ, опубликованный за год до книжной редакции «Писем о Лермонтове», не предшествует действию в «Письмах», а хронологически продолжает его, повествуя о возвращении героини из Канн и о ее встрече с Володей после разлуки и эпистолярного общения.

С. 29. «Командитэр» – спонсор (от франц. commanditaire).

С. 29. …им приписывали и «порочные наклонности», объясняющие непонятную их близость, однако теперь эти «модные» сплетни часто распускаются без малейшего основания…  – Гомосексуализм был модным атрибутом в модернистской литературной и культурной среде как французской (Марсель Пруст, Андре Жид, Жан Кокто, Реймонд Радиге, Рене Кревель и пр.), так и эмигрантской (см. Ливак Л. К истории «Парижской школы». Письма Анатолия Штейгера, 1937–1943 // Canadian-American Slavic Studies. 2003. № 1–2. С. 83–119).

С. 32. «Бублички» – Песня на слова Якова Петровича Ядова (1873–1940), ставшая символом эпохи НЭПа и вошедшая в раннесоветский городской фольклор. Ядов написал «Бублички» в 1926 году для куплетиста Григория Красавина. Существует много текстуальных вариантов песни (См. Бахтин В. Забытый и незабытый Яков Ядов // Нева. 2001. № 2). Ниже приводим слова «Бубличков» в исполнении Леонида Утесова:

Ночь надвигается,

Фонарь качается,

Мильтон ругается

В ночную тьму.

А я немытая,

Плащом покрытая,

Всеми забытая

Здесь на углу…

Купите ж бублички,

Горячи бублички,

Гоните рублички

Сюда скорей,

И в ночь ненастную,

Меня, несчастную,

Торговку частную

Ты пожалей.

С. 32. «Расставаясь, она говорила» – музыка Петра Петровича Булахова (1822–1885), слова Л. Жадейко. Исполнители этого романса довольно свободно интерпретируют его слова. Так, цитируемый здесь куплет существенно отличается от записанных на сегодняшний день текстуальных вариантов. С. 41. Un baiser – поцелуй (франц.).

Вечеринка