Том III. Новый ренессанс

Рядом с признанием, что Европа, по-видимому, закончила свое историческое дело и новая цивилизация «будет создаваться медленным трудом человечества, над которым перестанет властвовать европейский дух», сохраняется надежда, что Европа как идея, пример и образ исторического творчества сейчас рассеяна по всему миру, и ее фрагменты станут, возможно, зародышами какой-то другой культуры… Новая цивилизация по необходимости окажется наследницей Ренессанса, даже если восстанет против него[152]. В свете ожидаемого культурного синтеза, призванного охватить всё человечество, нынешнее «размягчение» Европы представляется культурологам уже не ее закатом, а необходимой предпосылкой для выполнения ее новой всемирно-исторической роли. «Бережное отношение к личности, защита природы – это вовсе не декаданс. Запад еще никогда прежде не ставил себе таких благородных целей. Мы хотим построить такое человеческое общество, где принуждение и несправедливость будут иметь мало места. Наше постдемократическое общество станет наиболее развитым из всех создававшихся до сих пор»[153]. Сторонники «слабой» Европы указывают на то, что утраченная ею военно-государственная, административная, промышленная мощь всё равно бесполезна в условиях, когда ее наращивание ведет в экологический тупик и главным фактором исторического выживания становится безоружная нравственная энергия. Тем более что и техническое развитие зависит уже не столько от изобретательности ученых и инженеров, сколько от социально-политического искусства, умеющего вплетать новые изобретения в жизнь общества.

Культурологи, занявшие такие позиции, исходят из того убеждения, что дальнейшего развития истории на прежних путях или вообще не будет ввиду исчерпания ресурсов природы, или же история пойдет по пути развертывания мало использованных ресурсов ума и чувства[154]. Упоминавшиеся выше наблюдения наводят на эти мысли разных авторов. При всём различии Юга и Севера, Запада и Востока «поверх своих этнических или политических расхождений все страны обнаруживают одну и ту же озабоченность: они стремятся сохранить за собой статус общества потребления или приблизиться к нему». Даже так называемый Третий мир «тоже переступил порог, за которым возвращение к прошлому невозможно; общество потребления остается нашим единственным будущим». «Позади нас выжженная земля», наука так или иначе вытравила традиции, привычки, устои жизни, память рода и племени[155]. В таких условиях почти невероятно чтобы какая-то часть нынешнего тесно сплетенного мира пережила местный ренессанс. «Стремление к самостоятельному и самообеспечивающему развитию напрасно; только действительно новое международное разделение труда, основанное на сотрудничестве и на известной доле планирования, обещает реальный выход»[156]. Кроме того, в атомный век не может уже быть речи о суверенности национальных держав в привычном смысле слова. С другой стороны, бесконечный научно-технический прогресс и рост производства немыслимы как высшая цель человечества. Невозможность ни вернуться к доиндустриальным природным ритмам, ни эксплуатировать природу прежними темпами заставляет думать, что человеческий род пришел к такой стадии эволюции, когда он обязан в корне измениться или исчезнуть с лица земли[157].

Свертывание механической, развертывание интеллектуальной работы, всеобщий мир, единение рода в общем деле – это черты, которые рисовались Данте в его замысле будущего человечества. Казавшиеся в начале XIV века мечтательным пожеланием, в конце XX века они предстают как вынужденная необходимость. По Тейяру де Шардену, человечество не только может жить в мире, но и в конечном счете не может не прийти к миру. Оно достигло границы, когда его способность к выживанию проверяется тем, способно ли оно к новому сознанию, к вертикальному порыву в высоту, к переходу от «энтропически эгоистического» к «синтропически кооперативному» типу эволюции.