Том III. Новый ренессанс

Многозначительный факт: преобладающая часть всего, что нам известно о предшествующих эпохах, дошла до нас в ренессансной передаче. Большинство наиболее ранних сохранившихся списков, по которым известна древняя литература, относится к XV веку. Книгопечатание пришло в XV веке как запечатывание прошлого, придавшее ему почти окончательный канонический облик. Как ни абсурдны попытки некоторых экстравагантных умов отрицать сам факт существования древней истории, объявляя ее вымыслом ренессансного гуманизма, за ними стоит своя правда, а именно безошибочное ощущение, что только послеренессансное время сцеплено для нас единой интригой. Современное членение жизни человечества на три периода (Древний мир, Средние века, Новое время) вместе с общей оценкой этих периодов тоже было введено историософией Ренессанса, который отталкивался от Средних веков и через их голову тянулся к античности. Эпатирующее предпочтение Ренессансу («возрожденцам-вырожденцам») Средневековья или других эпох у некоторых современных радикальных умов тоже стало возможным только на почве бессознательно впитанного ими ренессансного стадиального и оценочного подхода к истории. Даже, казалось бы, подчеркнуто современные программы очищения «аутентичной античности» от культурных наслоений разных эпох, в том числе Ренессанса, проекты «возвращения к досократикам», новейшие философии «неопарменидизма» и т. д., призванные будто бы возвратить заблудшее нигилистическое человечество к давно забытой древней истине, поневоле оказываются осколками ренессансной идеи возрождения высокой древности.

Понимание истории как собирательного движения, без чего немыслима современность, создано Возрождением. Античность еще не приписывала человеческой истории собственной инерции и привязывала совершающееся к воле непостижимого рока, богов или к действиям отдельных людей, слепых кузнецов своей судьбы. В Средние века личное добродетельное усилие было нравственно обязательным для спасения души, но никак не мешало и не помогало тому, чтобы времена неотвратимо катились к концу мира и к суду над всеми человеческими делами. Для средневекового хрониста после выхода истории на свою последнюю прямую, т. е. после возвещения евангельской истины, возможны добрые и злые времена, но не исторические достижения и провалы.

Амбивалентным средневековым сознанием, помимо этого образа исторической прямой и рядом с ним, едва ли не меньше чем античным правил образ круга. Всё возникшее, будь то государство, город или человек, неотвратимо поступает на колесо Дамы Фортуны и обязано пройти положенный всякой вещи путь восхождения, цветения и падения. Даже если бы Августин действительно «отверг циклизм древних», как иногда говорят любители широких обобщений, этого было бы еще мало для того чтобы вся пестрая средневековая мысль перестала вслед за античностью переносить круговороты природы на человеческую историю. Христианство в каком-то смысле даже укрепило представление о космических циклах[170]. Реальный Августин тоже легко признавал фатальную повторяемость событий в вещественном мире. Он настаивал только на том, что круговращения не отменяют важности решений, принимаемых человеческой душой, и окончательности однажды достигнутого ею добродетельного блаженства.

Ренессанс начался как стремление возвратить высокое прошлое, когда человек умел побеждать Фортуну. Возвращение есть своего рода круг и в этом смысле его идея вытекает из античного и средневекового циклического времени. Но когда признано, что высшее и тем самым уникальное по определению возможно вернуть сосредоточенным усилием человеческой воли, фатальная цикличность отменяет сама себя, становится такой же неактуальной как космические круговращения для августиновской добродетельной души: они, пожалуй, действительно происходят, но «мудрее не знать этого» (Град Божий XII 20). Возвращение высшего не ужасно, как ужасно вечное повторение одного и того же, а желанно. Если спираль, господствующий образ истории в XIX веке, механически соединяет повторяемость круга и однократность линии, предполагая совершенствование, но постепенное и по сути бесконечное, то замысел возрождения идеальной древности, делая возвращение уникальным и последним, а линию завершающейся, сращивает обе схемы истории, круг и линию, и не предполагает механического прохождения той или другой траектории. Опасение грозящего упадка и надежда на подъем ставятся в полную зависимость от предельного усилия. Ренессанс впервые в истории ставит задачу целенаправленного, подлежащего осуществлению трудом ныне живущего поколения, собирания всего лучшего, что есть в памяти и в возможностях человечества.