Томъ пятый. Американскіе разсказы

Авдотья еще разъ осмотрѣла своего новаго собесѣдника. Онъ, очевидно, имѣлъ деньги, ибо сапоги его были свѣтло вычищены, а изъ кармана для часовъ, придѣланнаго по американскому обычаю подъ поясомъ, свѣшивалась короткая и широкая золотая цѣпь. Но руки у него были грубыя съ короткими толстыми пальцами, въ складки кожи въѣлись неизгладимые слѣды желѣзной и масляной копоти, а лицо было прорѣзано короткими прямыми морщинами, какія остаются послѣ долголѣтняго физическаго труда и постояннаго пребыванія на открытомъ воздухѣ.

— А вы кто будете, русскій? — спросила Авдотья.

— Да, русскій!.. — сказалъ незнакомецъ. — Россійскій… Еврей, стало быть… Изъ-подъ Москвы я. Слесарь былъ. Звали Абрамомъ Маньковскимъ…

Онъ говорилъ съ широкимъ московскимъ акцентомъ и очень чистымъ языкомъ, безъ примѣси англійскихъ словъ и оборотовъ.

— Я православная! — сказала Авдотья.

— Ну, что жъ такое! — сказалъ Маньковскій. — Богъ одинъ, а всѣ люди братья.

— Меня зовутъ Авдотья Бабуля! — отрекомендовалась Авдотья. — Я — ской губерніи, изъ Краснаго села, изъ-подъ Добрынца. А въ Америкѣ шестой годъ!..

Въ умѣ ея вдругъ промелькнуло опасеніе, что Маньковскій могъ проѣзжать черезъ Красное, видѣть ея мужа и, стало быть, знать, что ея слова насчетъ вдовства были ложью.

— А я ужъ двадцать лѣтъ въ Америкѣ, — сказалъ Маньковскій, какъ бы въ опроверженіе ея опасеній. — А все назадъ хочется… Хорошо тамъ!..

Авдотья промолчала. Ея прошлая и настоящая жизнь всегда представлялась ей, какъ два различныя и несоизмѣримыя существованія, и она не чувствовала себя способной сравнивать ихъ хорошія и худыя стороны.

— Скучно здѣсь! — сказалъ Маньковскій. — Два дома у меня, сыновья большіе, а пойти не къ кому.

— А къ сыновьямъ? — возразила Авдотья.

— Э, что тамъ! — сказалъ Маньковскій, махнувъ рукой. — Они американскіе, а я русскій… Они и говорить не умѣютъ по-нашему.

Они просидѣли минуту молча.

— Хорошо тамъ! — мечтательнымъ тономъ повторилъ Маньковскій. — Воздухъ легкій, трава, просторъ… Вся пища вкусная. А здѣсь все дорого, а вкусъ не тотъ…

Онъ немного подумалъ, пріискивая наглядную иллюстрацію.

— Напримѣръ, возьмите хоть арбузы. Такіе они здѣсь большіе, чисто колокола, а вкусъ, какъ у недоваренной капусты!..

— Да и душа не лежитъ! — прибавилъ онъ наивно.

Примѣръ былъ, во всякомъ случаѣ, выбранъ удачно, ибо американскіе арбузы гораздо хуже астраханскихъ.

— А языкъ! — продолжалъ Маньковскій. — Ау, гау! Гу, га!.. Чертъ его знаетъ! Говоришь и самъ себя не понимаешь!..

— Дровъ нѣтъ, — продолжалъ онъ отыскивать недостатки американской жизни. — Топи углемъ… А теперь вонъ стачка, такъ и угля нѣтъ, антрацита, то есть… Всѣ машины на курномъ углѣ сидятъ… Дымъ, копоть!..

— Или, напримѣръ, хоть городовые!.. — Новый примѣръ пришелъ ему въ голову при видѣ одного изъ грузныхъ садовыхъ сторожей, проходившихъ медленно по аллеѣ. — Посмотрите, какое у него пузо!.. Даже неизвѣстно, городовой это или беременная баба… По моему, городовой долженъ быть сухой, костлявый, жиловатый, чтобъ земля подъ нимъ горѣла!..

— Ну, и эти тоже проворные!.. — возразила Авдотья.

Нѣсколько недѣль тому назадъ она случайно была свидѣтельницей сцены уличныхъ безпорядковъ, гдѣ огромные полисмены вели себя, какъ настоящіе тигры, и разбили нѣсколько головъ своими дубинками.

— Есть у меня венгерецъ знакомый! — меланхолически сказалъ Маньковскій. — Онъ мнѣ говорилъ, — у нихъ пословица есть такая, или пѣсня:

«Лучше родные камни, чѣмъ чужеродные люди,
Лучше родная брань, чѣмъ чужестранная ласка».

— Вамъ бы поѣхать погостить, — сказала заинтересованная Авдотья.

— Какъ я поѣду, — возразилъ Маньковскій, — когда я одинъ на бѣломъ свѣтѣ? Послѣдняя жена была, и та умерла.

У него вышло такъ, какъ будто на своемъ вѣку онъ имѣлъ нѣсколько десятковъ женъ, которыя одна за другой исчезли или пришли въ негодность.

Постепенно они разговорились, т. е. говорилъ преимущественно Маньковскій, а Авдотья слушала и иногда вставляла односложныя замѣчанія. Овдовѣвшій слесарь, повидимому, дѣйствительно давно не разговаривалъ по-русски, и теперь рѣчь его лилась неудержимымъ потокомъ. Онъ разсказалъ Авдотьѣ, что пріѣхалъ въ Америку съ женой, тремя маленькими дѣтьми и четвертакомъ въ карманѣ, и первое время сильно бѣдствовалъ. Потомъ онъ нанялся сносить мусоръ съ разрушеннаго дома, качалъ помпу на водокачкѣ; два года былъ кочегаромъ на небольшой землечерпалкѣ, наконецъ, пристроился при лавочкѣ, торговавшей старымъ желѣзомъ. Съ этой лавочки онъ и жить пошелъ. Теперь у него была механическая мастерская, которую онъ передалъ старшему сыну, и два каменныхъ дома въ Бруклинѣ. Конечно, то были небольшіе особняки обычнаго нью-іоркскаго типа, которые могли стоить около 20,000 долларовъ.

Дѣти его всѣ прошли черезъ школу. Второй сынъ работалъ инженеромъ на фабрикѣ, третій электро-техникомъ на воздушной желѣзной дорогѣ. Они женились здѣсь, и имъ нравится Америка, «самая великая страна въ мірѣ», — передразнилъ онъ обычное американское хвастовство.