Томъ пятый. Американскіе разсказы

— Мы со старухой жили себѣ отдѣльно, ихъ не трогали, а теперь она взяла да умерла! — повторилъ онъ и даже развелъ руками. Вѣчное недоразумѣніе человѣка передъ вѣчной тайной смерти звучало въ тонѣ его словъ.

— Знаете? — прибавилъ онъ, понизивъ голосъ. — По ночамъ мнѣ мерещится. Кровать у насъ, знаете, здѣшняя, широкая… Заснешь это, и все мерещится, что кто-то рядомъ лежитъ… Кинешь руку, будто человѣческое лицо. А зажжешь огонь, и никого нѣтъ…

— Привыкъ я очень вдвоемъ жить! — прибавилъ онъ, чуть не плача. — Совсѣмъ не могу быть одинъ.

Наступило продолжительное молчаніе. Авдотья уже подумала о томъ, что пора собираться домой.

— Что я вамъ скажу? — предложилъ совершенно неожиданно Маньковскій. — Вы мнѣ нравитесь, а мнѣ нужно жену. Выходите-ка за меня замужъ!..

— Кто, я?.. — спросила Авдотья внѣ себя отъ изумленія. — Храни Богъ, да у меня мужъ есть въ Красномъ!..

— Вѣдь ты сказала, что ты вдова! — воскликнулъ Маньковскій, почти съ такимъ же удивленіемъ и внезапно переходя на ты.

— Есть у меня мужъ, — пьяница!.. — съ ожесточеніемъ твердила Авдотья. — Бѣглая я, отъ мужа ушла… Не стерпѣла…

Маньковскій немного подумалъ.

— А давно ты здѣсь? — спросилъ онъ опять. — Правда, шесть лѣтъ?

— Ей-Богу, правда! — сказала Авдотья.

Она со стыдомъ видѣла, что Маньковскій теперь расположенъ подвергать сомнѣнію каждое ея слово.

— А можетъ, онъ умеръ! — предположилъ Маньковскій.

— Живъ! — почти крикнула Авдотья. — Что ему, сатанѣ, сдѣлается?

Она почувствовала, что ненависть къ мужу выросла въ ея душѣ въ сто кратъ сильнѣе прежняго.

Маньковскій опять немного подумалъ.

— По-моему, онъ тебѣ теперь не мужъ! — сказалъ онъ сдержанно. — Тамъ Россія, а здѣсь Америка. Все равно, будто ты умерла и попала на тотъ свѣтъ!

— Ну! — недовѣрчиво сказала Авдотья.

Однако слова Маньковскаго выразили ея собственное чувство.

— Право! — сказалъ слесарь. — А ты все-равно выходи за меня замужъ!

Авдотья промолчала.

— Ей-Богу, выходи! — настойчиво повторилъ Маньковскій. — У меня деньги есть, два дома собственныхъ. Хочешь, справки наведи… По крайней мѣрѣ, будетъ хоть разговаривать съ кѣмъ!..

— Да вѣдь вы — еврей, — возразила Авдотья нерѣшительно, — а я — православная!..

— А что тамъ! — опять сказалъ Маньковскій. — Богъ одинъ. У судьи повѣнчаемся, такъ же крѣпко будетъ!..

Авдотья опять промолчала. Она чувствовала себя совсѣмъ ошеломленной. Предложеніе вступить въ бракъ отъ живого мужа да еще съ совершенно незнакомымъ человѣкомъ, перспектива вѣнчаться внѣ церкви и даже внѣ еврейской «школы» — могли смутить самую крѣпкую душу.

— Какъ это вдругъ вы? — сказала она, наконецъ, почти безпомощнымъ тономъ…

— А это по-американски! — сказалъ слесарь. — Въ Америкѣ все вдругъ!..

Въ его душѣ изъ-подъ волнъ тоски по старой родинѣ вдругъ проступили американскія идеи и привычки, нажитыя за послѣднія двадцать лѣтъ жизни на чужой землѣ.

— Ну, хочешь выходить, такъ скажи! — настаивалъ онъ. — У меня 10,000 долларовъ въ банкѣ есть… Хочешь, такъ вмѣстѣ поѣдемъ туда! — легкомысленно прибавилъ онъ.

— Какъ мы поѣдемъ? — сказала Авдотья съ сердцемъ. — Схватятъ насъ обоихъ за такія дѣла, въ Сибирь еще сошлютъ…

— Ну такъ здѣсь останемся, — съ готовностью предложилъ Маньковскій.

Повидимому, его стремленіе услышать «родную брань» уже прошло, какъ короткій припадокъ, и теперь онъ ничего не имѣлъ противъ дальнѣйшей жизни въ Америкѣ.

— Ну, отвѣчай! — продолжалъ онъ настаивать. — Да, такъ да, а нѣтъ, такъ нѣтъ!..

— Да я хоть до утра подумаю! — попросила Авдотья.

Она чувствовала себя, какъ купальщица, которая пробуетъ ногой глубокую и холодную воду.

— Ну, хорошо! — уступилъ Маньковскій. — Завтра опять приду сюда!.. А на той недѣлѣ повѣнчаемся! — прибавилъ онъ безапелляціоннымъ тономъ. Очевидно, онъ не сомнѣвался въ окончательной удачѣ своего сватовства, несмотря на отговорки Авдотьи.

— Ну прощай, Авдотья!

Онъ поглядѣлъ по сторонамъ и остановился, какъ будто ожидая чего-то. Толстый «копъ» прошелъ мимо по аллеѣ и завернулъ за уголъ. Ближайшія скамейки были пусты. Предпріимчивый слесарь вдругъ склонился къ авдотьиному лицу и поцѣловалъ ее въ губы.

Авдотья чуть не вскрикнула. Бебичка, опять переходившая аллею съ ношею песку, бросила лопатку на землю и радостно захлопала въ ладоши.

— Чокъ! — сказала она. — Еще! Do it again! (Сдѣлай это еще разъ!).

Авдотья вся залилась краской, какъ молодая дѣвушка.

— Пойду я лучше домой! — сказала она, отворачивая лицо. — Еще грѣха наживешь съ вами… Ишь вы какой! — стыдливо прибавила она, обводя слесаря прощальнымъ взглядомъ.

Онъ какъ будто выросъ въ ея глазахъ и сталъ моложе, свѣжѣе и интереснѣе.

«И совсѣмъ не сѣдой! — промелькнуло въ ея головѣ. — Что это мнѣ показалось?.. Такъ себѣ, чуть-чуть!.. Въ соку мужчина!..».

Маньковскій, дѣйствительно, выглядѣлъ моложе, чѣмъ прежде.

— Помни — завтра! — оживленно воскликнулъ онъ вслѣдъ уходившей Авдотьѣ.— Я буду ждать!..

V.

Весь остатокъ дня Авдотья была необычайно задумчива. Квартира Стрѣлицкихъ показалась ей вдругъ тѣсной и нечистой. Съ улицы, вымощенной асфальтомъ, пахло какъ будто застоявшимся керосиномъ.