Канадскія власти обратились къ авторитету Веригина для переговоровъ съ голыми уже послѣ ареста ихъ въ Іорктонѣ. Послѣ нѣкотораго колебанія онъ принялъ на себя посредничество, но голые не хотѣли ничего слушать. Теперь, будучи въ Реджайнѣ, онъ снова заходилъ въ тюрьму и пробовалъ склонить ихъ на какой-нибудь компромиссъ. Заключеніе ихъ протекало довольно бурно. Въ видѣ протеста противъ суда они отказались исполнять какія бы то ни были работы. Тюремные сторожа должны были приносить имъ сами пищу, мыть грязную посуду, убирать камеры и даже дѣлать вещи еще худшія. Выведенные изъ себя сторожа старались принудить духоборовъ силою подчиняться тюремному режиму, но наткнулись на непоколебимое чисто русское упорство.
— Чудно у нихъ, — разсказывалъ Веригинъ, — просто и грѣхъ, и смѣхъ. Принесутъ имъ англики ѣду, а потомъ станутъ кричать: «Чего вы не убираете посуду?» А они смѣются да говорятъ: «Если вамъ нашлось время принести, то, можетъ, найдется время и унести обратно». Потомъ имъ скажутъ: «Ступайте за водой!», а они запираются, нейдутъ. Вотъ выведутъ одного и дадутъ ему ведро въ руки, а онъ не беретъ руками, и ведро упадетъ на землю. Тогда они возьмутъ, привяжутъ ведро на веревку, да ему на шею и повѣсятъ. А потомъ и самого на веревку привяжутъ, да и потянуть, какъ быка, а онъ самъ на землю упадетъ. А они его за ноги завяжутъ, да такъ и въ рѣку сволокутъ и ведро на шеѣ. А потомъ вытащатъ изъ рѣки, а въ ведрѣ нѣтъ ничего…
— Ефимушку Власова, — разсказывалъ Веригинъ, — тюремный капитанъ велѣлъ на барабанѣ остричь. — Надо замѣтить, что всѣ голые съ самаго начала движенія не стригли волосъ и бороды. — А Ефимушка ему говоритъ: «Ты, видно, думаешь, что моя сила въ волосахъ, какъ у Самсона! Языка небось не отрѣжешь». А потомъ, какъ остригли его, онъ говоритъ капитану: «Дай мнѣ банку помады. Какъ ты этакъ убиваешься, хочешь привести меня въ свой образъ и подобіе, будто ты Богъ, — дай же, я навью свои усы и помадой намажу, совсѣмъ по-твоему…» Такъ капитанъ даже плюнулъ и отступился. «Что, — говоритъ, — дѣлать съ этимъ чертомъ, прости Господи!»
Въ настоящее время на голыхъ духоборовъ стало находить раздумье. Нѣкоторые прямо говорили: «Мы залѣзли на высокую гору, а другіе за нами не пошли. Видно, теперь надо вертаться назадъ». Ефимъ Власовъ даже прямо сказалъ: «Не беретъ наша. Надо, видно, прекратить ходить безъ одежды, хотя это очень пріятно лѣтомъ поблаженствовать. Если бы попасть въ болѣе мягкій климатъ и человѣколюбивыя условія, можетъ быть, я бы могъ дѣлать то же самое…»
Губернаторъ Реджайны продолжалъ предлагать имъ свободу и требовалъ только въ знакъ подчиненія, чтобы они выпололи полгряды на тюремномъ огородѣ. Нѣсколько человѣкъ согласились и были выпущены на свободу. Веригинъ выражалъ увѣренность, что и остальные не замедлятъ послѣдовать ихъ примѣру и что второй эпизодъ «пилигримства» окажется исчерпаннымъ.
Переходъ отъ голой проповѣди къ школамъ, быть можетъ, нѣсколько неожиданъ, но это были два текущихъ вопроса, сильно занимавшихъ вниманіе Духоборіи и, такъ сказать, уравновѣшивавшихъ другъ друга.