Томъ седьмой. Духоборы въ Канаде. — Белая Арапія. — Искатели

— Это хожденіе вышло отъ большого ума! — говорилъ мнѣ по этому поводу Иванъ Коныгинъ съ сѣвернаго участка, яркій представитель типа хозяйственныхъ духоборовъ. — Стали путлять своимъ умомъ да цаплять одно къ другому и нацапляли, умники… А кто были дураки, тѣ жили получше и посмирнѣе. Было, какъ бываетъ туча, — пошла маленькая, а тамъ притянула къ себѣ другія, и стала большая хмара. Люди, говорятъ, идутъ, и я тоже тутъ. Примѣрно, Николай Зибаровъ, славный мужикъ, правда, откровенный, добромысленный, а тоже пустился на все это и скотъ отгонялъ, и ходилъ проповѣдывать слободу.

— Зачѣмъ же вы его выбрали въ уполномоченные въ комитетъ? — замѣтилъ я.

— Какъ же его не выбрать? — возразилъ Коныгинъ. — Тоже ему совѣстно, небось. Вотъ если его укорятъ, не выберутъ, онъ, пожалуй, опять задумается и что-нибудь устроитъ, дальше и больше, пожалуй, и штаны сниметъ, какъ эти голые. А глядя на него, — и другой, и третій. Лучше же пусть будетъ миръ… Онъ, значитъ, будемъ говорить, изъ умниковъ, а Павелъ Планидинъ изъ насъ, дураковъ, потому что самъ не ходилъ и жену никуда не пустилъ.

Такъ возстановилось равновѣсіе обѣихъ партій Духоборіи: меньшинства — «умниковъ», и большинства — хозяйственныхъ «дураковъ».

Люди, склонные къ изобрѣтеніямъ, говорили больше о своемъ.

— Въ здѣшней землѣ, — повторяли они, — работа идетъ не руками, а разумомъ. Что же изъ того, что онъ заплатилъ работнику три доллера или три съ полтиной? А потомъ работникъ сядетъ на косилку и наработаетъ ему, пожалуй, на пятьдесятъ или на сто доллеровъ. И все такъ. Стало-быть, намъ тоже надо хвататься за все, чтобы и мы могли жить по разуму, съ обдумкой.

Люди болѣе простого склада не искали разсужденій, но крѣпко держались другъ за друга и за общину.

Мнѣ говорили по этому поводу въ томъ же самомъ «мельничномъ» селѣ Благодареніе: «Люди тоже большую силу имѣютъ, то есть міръ. Дюжѣе скота и лошадей. Вотъ, къ примѣру, мы камень вывозили на жорновъ, большой такой дикарь-камень, пятерикъ. Впрягли три пары лошадей. Лошади здоровыя, сбруя не стоитъ. Цѣпь или даже барка (перекладина), — все рвется, ломается. Протащили сажень съ сотню, сталъ камень садиться въ землю, не можемъ подѣлать ничего. Сейчасъ это говоримъ: „Давайте-ка селомъ вытаскивать. Сошлось все село, до старичковъ и дѣтишковъ, и бабы вмѣстѣ. Опутали его веревками и не то бы веревками, а даже просто нитками, и никто черезъ силу не надувался, а потянули и потащили. Такъ и община…“ Въ общинѣ жить способно, — прибавляли они. — Если по одному разу топоромъ стукнуть, можно избу сложить».

Эти простецы работали, не покладая рукъ, и, напримѣръ, въ селеніи Петровкѣ рѣшили на новыхъ постройкахъ удлинить на одинъ часъ обычный для всей Духоборіи десятичасовой рабочій лѣтній день, потому что имъ было «въ охоту наработать побольше».

Среди представителей болѣе интеллигентнаго типа попадались люди, въ высшей степени привлекательные, которые придавали духоборской «обчей жизни» тонкую и своеобразную идейную подкладку. Однимъ изъ самыхъ памятныхъ остался для меня Василій Зорчаковъ, житель села Надежды, имя котораго уже упоминалось выше. Это былъ старикъ лѣтъ 60-ти, высокій и прямой, съ большою сивою бородой и спокойными сѣрыми глазами. Онъ встрѣтилъ меня на улицѣ и тотчасъ же увелъ въ свой домъ. Съ тѣхъ поръ я долженъ былъ посвящать ему добрую часть своего времени, и когда я уходилъ куда-нибудь пить чай, старикъ обыкновенно являлся сзади и старался увести меня обратно. Склонность его къ умствованію была необычайно велика, и рѣчами его можно было бы наполнить цѣлый томъ. Въ противоположность безпокойному Алдошѣ Попову изъ Іорктона, это была натура уравновѣшенная, склонная къ наблюденію и созерцанію и въ то же время не лишенная легкаго философскаго юмора. Старикъ много видалъ на своемъ вѣку и имѣлъ опредѣленное мнѣніе о различныхъ сторонахъ человѣческаго и государственнаго порядка. Излишне прибавлять, что Зорчаковъ не принималъ участія въ походѣ на проповѣдь, хотя онъ относился къ проповѣдникамъ гораздо мягче, чѣмъ хозяйственные мужики. Между прочимъ Митя Зыбинъ, приставшій къ проповѣдникамъ, а потомъ странствовавшій съ голыми, приходился ему зятемъ. Теперь Митя измѣнилъ свои взгляды и вернулся обратно, но въ разговорахъ по этому поводу старикъ, видимо, соблюдалъ осторожность и старался не задѣть самолюбія зятя ни однимъ лишнимъ словомъ.