Томъ седьмой. Духоборы въ Канаде. — Белая Арапія. — Искатели

По поводу новаго общиннаго устройства старикъ выражался такъ: «Ей Богу, объ насъ теперь можно сказать, какъ объ томъ древнемъ человѣкѣ, который жилъ въ бочкѣ. Ничего намъ не надо, и все у насъ есть. Лошади нѣтъ, коровы нѣтъ, овецъ нѣтъ, — хлѣбъ есть, молоко есть, масло есть, картошка есть. Хлѣба съ душу, а одежи съ тушу, и больше ничего не надо. Раньше у меня былъ „на старинѣ“ какой-то паршивый хуторъ, лошади, деньги. Надо было рано вставать, доглядать коровъ, а съ вечера посылать собакъ на караулъ, безпокоиться, не украли бы чего. А когда я все отдалъ, сталъ мнѣ спокой. Теперь спи все утро. Жена разбудитъ завтракать, скажешь: „Ахъ, зачѣмъ рано сварила?“ Отвѣтитъ: „Встань, пожалуйста, поѣшь да опять ложись спать“…»

— Какъ возникаетъ вражда между людьми? — говорилъ Зорчаковъ. — Къ примѣру, мы — сусѣды, и у насъ огороды. Если мой ребенокъ зайдетъ на твои гряды, ты ему виски надерешь. Я хоть, можетъ, ничего не скажу, но попадись мнѣ твой, я ему вдвое отдамъ. А ты опять вдвое. Дальше и больше, пока не дойдетъ дѣло до судовъ. Значитъ, если началъ раздѣленіе труда, то будетъ раздѣленіе плода, — часть тебѣ, а двѣ части тому, кто половчѣе и посмѣлѣе. Такъ же и правительское дѣло. До тѣхъ поръ считаются людьми и землями, пока ввяжутся во что, и начинается тогда война. Такъ же еще съ машинами. Если въ нашемъ селеніи восемьдесятъ фармовъ, то надо намъ, значитъ, восемьдесятъ косилокъ да восемьдесятъ сноповязалокъ. А если съ сосѣдомъ завести, то онъ гдѣ себѣ живетъ да робитъ на фармѣ на своей. А смотришь, въ одинъ день требуется и тебѣ, и ему. Тутъ можетъ выйти ссора. А въ другое время машина лежи безъ дѣла да ржавѣй. А у насъ въ селеніи перво было только два плуга, три пары лошадей, мы этими лошадьми всѣ кругомъ опахивались, а если шесть паръ лошадей, такъ можно шатай-валяй, сколько хочешь напахать. Не то теперь у насъ, — двѣ косилки, и мы обходимся ими на все село. Такъ же и мастерскія. Было у меня одно долото, я его отнесъ въ мастерскую. Тамъ теперь однихъ долотьевъ восемьдесятъ, инструменты всякіе, — иди, бери и работай, что надо, не то скажи, и тебѢ сработаютъ. А по одиночкѣ надо всякому покупать инструментовъ на три-четыре доллера. Такъ и во всемъ.

Именно такіе люди, какъ Зорчаковъ, болѣе всего содѣйствовали примиренію обѣихъ партій Духоборіи и основанію новаго устройства. Тѣмъ не менѣе Зорчаковъ разсказалъ мнѣ случай, мелкій, но любопытный, который освѣщаетъ внутреннюю жизнь Духоборіи съ нѣсколько иной стороны. Я уже упоминалъ, что обѣтъ «не курить трубки» входитъ, какъ одинъ изъ кардинальныхъ пунктовъ въ новое «духовное положеніе» Духоборіи. Почему такое сравнительно невинное пристрастіе приравнено къ смертному грѣху, объяснить довольно трудно. Духоборы усиленно доказываютъ, что курить табакъ, первое — грязно, второе — вредно для груди. Какъ бы то ни было, эта вражда къ табаку имѣетъ совсѣмъ старовѣрскій характеръ.

— Есть тутъ въ селеніи Покровкѣ, — разсказывалъ Зорчаковъ, — мой роднякъ, старичекъ, завзятый табачникъ, трубочникъ. Старуха у него, сыны большіе, а меньшому десять лѣтъ. Вотъ разъ приходитъ къ намъ на село, плачетъ. «Прощайте — говоритъ, — я ѣду въ Расеею». — «Что ты, — говоримъ, — Богъ съ тобой, а старуха какъ?» — «Старуха, — говоритъ, — остается съ большими сынами, а меньшенькаго мнѣ отдала». — «Какъ же, — говорю, — вѣдь тамъ солдатчина?» Вижу, плачетъ старикъ. «Не могу, — говоритъ, — отказаться отъ табаку. Какъ бросю курить, стану ходить, какъ чумной, все будто чего-то ищу, забылъ или потерялъ чего. Видно, моя утроба требоваетъ трубки». — «Ну, — говорю, — если ужъ ты не можешь такъ, Богъ съ тобой, кури». — «Смѣются, — говоритъ, — надо мной въ деревнѣ, называютъ меня паровикомъ». Тутъ и я не утерпѣлъ, — прибавилъ Зорчаковъ. — «Правда, — говорю, — вотъ ты станешь возжаться съ табакомъ, а глядя на тебя, какой-нибудь парничокъ свернетъ листъ бумаги и тоже захочетъ дымить. Такъ не лучше ли тебѣ переломить свою плоть, чѣмъ видѣть, какъ твой собственный сынъ сдѣлается въ родѣ трубы самоварной? А между прочимъ я поговорю вашимъ старикамъ, чтобы они не очень смѣялись». Вздохнулъ мой старичекъ тяжко… «Пойду, — говоритъ, — я домой, попробую еіце укрѣпиться».

Вопросъ о степени личной свободы въ духоборской общинѣ трудно поддается точному опредѣленію. Теоретически каждый человѣкъ свободенъ во всѣхъ своихъ поступкахъ.

— Мнѣ какое дѣло? — говорилъ мнѣ по этому поводу Зорчаковъ. — Пусть дѣлаютъ, какъ знаютъ. Они должны блюсти свои души сами.

Практика, однако, не совпадаетъ съ теоріей.

— А что вы дѣлаете, — спрашивалъ я въ селѣ Вѣра, — если кто-нибудь преступаетъ правило?

— Ничего, — отвѣчали жители. — Вотъ у насъ одинъ старичекъ свою коровку при себѣ держитъ. Мы ему ничего не дѣлаемъ.

— Такъ-таки совсѣмъ ничего? — настаивалъ я.

— Ни-ни! — увѣряли духоборы. — Даже не говоримъ ничего, только ходимъ кругомъ него да плачемъ.