Том седьмой: Очерки, повести, воспоминания

Он щеголял этим, как щеголял изящным костюмом от петербургского портного, покроем и белизной белья, чистыми, прозрачными ногтями. Ничем этим, как и мелкими долгами, он не грешил. «Это «mauvais genre»

1, – говорил он. – После того остается мне пойти с этими торгашами в харчевню чай пить или в Петербурге гулять по Невскому проспекту в фуражке, а в театре в первый ряд залезть в зеленых замшевых перчатках и т. п. Фи! On risque se déclasser!»2.

Крупных «доходов» по службе он гнушался не менее – вроде, например, положенных будто бы ежегодных субсидий от откупщика губернаторам и другим властям покрупнее,265 по нескольку тысяч. Углицкий сказывал мне потом об этих попытках приношения со стороны откупщика.

– Как же вы это приняли? – спросил я.

– Allez vous promener!

1 – сказал я ему на его намеки. «Но ведь это везде делается: это обычай!» – настаивал откупщик и отошел с носом.

Это, конечно, была правда. Если б Углицкий поползнулся на такой доход, он мне бы об этом не заикнулся.

Но… но… вот он что прибавил и поставил меня в тупик.

– Кто берет эти приношения, – сказал он, – те обязаны потом делать по откупам разные потворства. Прошлой весной он подъехал было ко мне с просьбой: выпусти, да выпусти я хлеб к сплыву по Волге…

(Какой это хлеб и почему его нельзя было отпустить, я теперь совершенно забыл.)

– Что же вы? – спросил я, – конечно, не разрешили?

– Разумеется, нет. Стал приставать: мы с ним приятели – хлеб-соль водим; c’est un bon enfant après tout

2. Мне не хотелось отделаться сухим отказом: «Вот, – сказал я, – я на той неделе еду в С. уезд – вы ведайтесь, как хотите, с вице-губернатором: он без меня будет управлять губернией».

– Что же он?

– Ничего не сказал, почесал только за ухом. Я уехал. Переправляюсь в С. уезде через Волгу, вижу: плывут росшивы. Спрашиваю, с чем это? от кого? «С хлебом, говорят, откупщик вниз спускает…»

Губернатор заключил еще свой рассказ смехом. Не знаю, заметил ли он, какой крупный и неприятный софизм вставил он в свою службу. Мой барометр его нравственности стал колебаться.

Потом он на вечерах играл в карты, если не с азартом, то с значительным увлечением, между прочим и с откупщиком. Злоязычный Янов рассказывал, что «откупщику не везет в игре… с Львом Михайловичем», – добавил он с комическим вздохом.

– Зачем же он не бросит, если проигрывает? – спросил я.

Янов засмеялся и похлопал меня по коленке.266

VIII

Но все-таки Углицкий был в долгу, как в шелку. У него были не мелкие, а довольно крупные и притом стереотипные долги. Общую сумму своих долгов он определял в тридцать семь тысяч, то есть стереотипных долгов. Сумма же подвижных, мелких долгов менялась, то повышалась, то понижалась: последнее случалось, когда заимодавец попадал в «денежную минуту», узнавал, что Углицкий получил куш. Он уплачивал если не все, то хоть часть. Если же долг затягивался, то после известного срока причислялся к стереотипным. Правда, он возлагал упование на наследство после какой-то богатой бездетной тетки а Петербурге, – но это наследство было проблематическое, вроде ожидания приезда богатого дяди из Америки.

Итак, он жил прежде всего долгами, как отец Онегина, по словам Пушкина. Тогда, кажется, и все старое поколение пробавлялось этим способом: только «ленивый», по пословице, не делал долгов. Когда, бывало, упрекнут кого-нибудь долгами, у виноватого всегда был готов стереотипный ответ: «У кого их нет?»

У Углицкого делание долгов было приведено в систему, которую он прилагал к делу так же виртуозно, как юмор и остроумие к рассказам. Система, очевидно, принадлежала воспитанию и нравам его времени. Долги делались и не платились как-то помимо всяких вопросов о нравственности, как хождение в церковь и усердное исполнение религиозных обрядов у многих молящихся часто не вяжется с жизнью. Например, украсть у ближнего из кармана, из стола, тайно присвоить – никто и никогда из этих «джентльменов» не решался, скорей застрелится; а занять с обещанием отдать «при первой возможности», «при удобном случае», и забыть – это ничего, можно!

Как могли эти господа жить и спать, что называется, на оба уха, беззаботно, не заглядывая из сегодня в завтра, – непостижимо для человека в здравом уме и твердой памяти! А они жили, и жили уютно, комфортабельно, изящно – и считали себя, не шутя, джентльменами. Например, Углицкий рассказывал мне уже после, когда мы приехали в Петербург (я забегаю вперед), как он однажды267 за границей очутился «entre de mauvais draps»