Том седьмой: Очерки, повести, воспоминания

1 и как выпутался. После отставки он поселился в Париже, конечно с подругой. Пенелопа его, Марья Андреевна, оставалась в Петербурге, на маленькой квартирке, «на антониевой пище»; дочь была помещена в первоклассный пансион оканчивать воспитание, конечно на чужой счет – тетки или другой благотворительницы – не помню. В Париже он взял квартиру, завел мебель, разумеется изящную – все это на счет своей побочной, увлеченной им супруги. Жила эта чета не стесняясь, пользуясь всеми парижскими благами и, наконец, через год – прожились. Он сбыл мебель и все вещи за бесценок и уехал на Рейн, потом во Франкфурт – и в один день… «Figurez-vous2, – говорил он, – у меня осталось всего двадцать пять талеров». Я вчуже ужаснулся, слушая его. «Что же вы сделали?» – спрашиваю я. «Я ходил по франкфуртским бульварам и все думал, как извернуться… Там есть павильон в одном саду, с статуей Ариадны «на тигре», открытый для публики. Я от нечего делать зашел туда. Смотрю на эту Ариадну и думаю… думаю: «Ведь этот сад богатого банкира… Пойду к нему!» – и пошел. «Дома, принимает. Как о вас доложить?» – «Gentilhomme russe»3. Банкир принял меня с утонченной вежливостью, спросил, «чему он обязан честию» и т. д. Я ему очень слегка, небрежно, шутя очертил свое критическое положение. «Figurez-vous, – говорю: – у меня двадцать пять талеров в кармане, а мне до дома больше трехсот миль… и мне необходимо…» – «Сколько вам нужно? – спросил он, выслушав, – чтоб доехать». – «Тысячи две франков, я полагаю, довольно…» Представьте, он подошел к столу, отрезал чек на эту сумму и велел человеку проводить меня в кассу…» – «Но ведь ему надо было скоро заплатить: у вас было что-нибудь в виду?» – «Ни гроша в виду». – «Как же вы думали сделать?» – «Никак не думал». Я смотрел на него в страхе за него, а он отвечал мне веселым взглядом. «Il у a une providence pour les malheureux…4 – продолжал он. – Figurez-vous: по Рейну в это время ехал наш двор; я бросился в Эмс – нашел между придворными друзей, сослуживцев и представил им свое268 положение живо, в ярких красках, даже прослезился. Обо мне доложили… Там вспомнили, что я когда-то танцовал на придворных балах… и мне выдали две тысячи пятьсот франков. Я сейчас отвез деньги к банкиру и поспешил в Россию».

Здесь, кстати, приведу еще два рассказа самого Углицкого и его приятеля, отставного полковника Сланцова, друг о друге. Сланцов был однополчанин Углицкого, жил с ним вместе, что называется, душа в душу. То же воспитание, нравы, прекрасный тон, манеры, щегольство, та же бойкость французской и русской речи на словах и та же малограмотность на письме. Кажется, все их поколение как-то свысока смотрело на грамотность. Письменные занятия презрительно назывались некоторыми тогдашними военными: «купаться в чернилах».

У Сланцова было порядочное имение за Волгой, где он проводил летние месяцы, а в городе был гостем Углицкого. Когда они были вместе, для гостей просто был праздник слушать их. Однажды, после обеда, мы сидели у камина в кабинете Углицкого втроем, то есть они двое и я.

Они пустились в откровенные воспоминания, удили из прошлого друг у друга едкие случаи и перекидывались ими, как шалуны хлебными шариками за обедом между собой.

– Послушайте, что он со мной сделал однажды! – рассказал, между прочим, Углицкий про Сланцова:

– Это было в Германии; мы (с войском) подвигались к французской границе. Наш полк был в… (я забыл теперь, какое местечко он назвал). Я был полковым адъютантом. Командир послал меня верст за сорок, к дивизионному генералу, с бумагами и поручениями. Я взял троих людей из полка и отправился верхом. Денег у нас – ни у него (он указал на Сланцова), ни у меня не было ни алтына, nous étions à sec