Том седьмой: Очерки, повести, воспоминания

Вместо крокодила и слона оказались: дикая коза, стерлядь, перепелки, все примёры зелени и фруктов.

После первых двух блюд заговорили о читанном романе. Первая подала голос Лилина.

– Comme c’est joli, n’est ce pas?2 Я все еще под влиянием этого чтения! Кажется, никогда не забуду! Charmant! Charmant!3 – твердила она с своею детскою улыбкою, как девочка, которой подарили новую куклу.

135

– Вам нравится? – насмешливо спросил ее Кряков, – поздравляю вас: у вас хороший вкус!

Она сконфузилась и посмотрела на других.

– Вы не конфузьтесь! – продолжал Кряков и сам в то же время ел с большим аппетитом.

– Отчего мне конфузиться? я думаю… и другие того же мнения! – сказала она.

– Это дамское кушанье, конфетка! – продолжал он, наливая себе красного вина. – «C’est joli, très joli» хвалили вы: это достойная похвала автору из ваших уст!

Все улыбались, глядя на него, а он допил стакан с вином и, кажется, не замечал улыбок.

– Славное у вас вино! – обратился Кряков к хозяину, – и стерлядь отличная, жирная!

– Очень рад, что мое скромное угощение вам нравится! – сказал Уранов, – не прикажете ли еще? Человек, подай блюдо!

– Что ж, я возьму!

И он взял другую порцию. Все стали смотреть на него с любопытством.

– А роман все-таки очень хорош! – сказал хозяин.

– И как хорошо автор читает, какой приятный голос, и манера благородная. Язык тоже славный! – хвалил профессор.

– Да… это замечательное произведение в некоторых отношениях!.. – сдержанно заметил редактор журнала.

– Хорошо, очень хорошо! я с удовольствием слушал! – похвалил генерал. – Теперь что-то не пишут так!

– Как это «так»? – спросил Уранов.

– Так приятно, плавно, по-русски, чтобы всякий понимал! Возьмешь книгу или газету – и не знаешь, русскую или иностранную грамоту читаешь! Объективный, субъективный, эксплуатация, инспирация, конкуренция, интеллигенция – так и погоняют одно другое! Вместо швейцара пишут тебе портье, вместо хозяйка или покровительница – патронесса! Еще выдумали слово «игнорировать»!

– Да и по-русски-то стали писать, боже упаси, как! – вздохнув, вмешался старик Красноперов, приятель Греча и Булгарина, – например, выдумали – «немыслимо», а чем было худо слово «невообразимо»? Нет, оно, видите, старое, так прочь его! Или все говорили и писали: «Такой-то или такие-то обращаются к тому, другому или друг

136

с другом так-то»; не понравилось им, давай менять: «такой-то относится-де так-то». Лучше ли это, я вас спрашиваю?

Он обратился к редактору журнала.

– Одно другому не мешает, – отвечал тот небрежно, – «немыслимо» и «невообразимо» вовсе не одно и то же, так же, как и слова: обращаться и относиться!

– Совершенно справедливо, – подтвердил профессор, – это даже и не синонимы. Зачем стеснять свободу языка? пусть он обогащается путем печатного слова! Неологизмы, чуждые духу языка, никогда не войдут в плоть и кровь его. Чем больше слов, тем лучше!

– Ты, Иван Петрович, не связывайся с ними, – сказал Сухов тихо Красноперову, – они загоняют тебя. Народ ученый!

Иван Петрович обиделся.

– Пожалуйста! не загоняют! – вслух возразил он. – Николай Иванович и Фаддей Бенедиктович не чета были нынешним, а и те уважали мое мнение. Это правда, что язык обогащается постепенно, как вы изволите говорить, – обратился он к профессору, – только позвольте доложить, что это обогащение производится писателями с весом. Например, вот Николай Михайлович Карамзин ввел слово промышленность, его все и приняли. Василий Андреевич Жуковский тоже много обогатил российскую словесность и облагородил простонародный язык; перед ним еще Иван Иванович Дмитриев. Так ведь какие же это были и люди! Один – историограф, другой – министр, третий – наставник царских детей! Александр Сергеевич Пушкин уже шел по их следам. Вот они-то и поставили наш язык на твердое основание. А Николай Иванович Греч и Фаддей Бенедиктович Булгарин были на страже и бдительно охраняли правильность и неприкосновенность слога. Не стало их – и ворвались нововводители! Кто их послушает? Откуда они явились?

– Оттуда же, я думаю, откуда и Карамзин с Жуковским и Дмитриевым, и мы с вами тоже: все из одного места! – сказал Кряков.

Все улыбались. Лилина вспыхнула.

– Что правда, то правда! с этим спорить нельзя! – подтвердил и Сухов.

– При тех не смели бы так вольничать! – продолжал Красноперов, не слушая его, – бывало, сочинители по

137

струнке ходили, и те из них только и выходили в люди, которые побывали в их школе. Сколько их, бывало, являлось к Николаю Ивановичу на поклон и выслушивало от него благие советы да следовали им!

– Который вам годок? – вдруг спросил Кряков Красноперова.

Общий смех покрыл его вопрос. Тот сердито молчал.

– А что? – спросил Сухов, которому, очевидно, нравился задор в противниках.

– Да уж очень отзывается добрым старым временем! – отвечал тот бесцеремонно. – Вы, я думаю, родились при «старом и новом слоге»?