Томъ шестой. За океаномъ

Паромъ присталъ къ берегу. Рулевой сошелъ внизъ, какъ пьяный, не обращая вниманія на толчки пассажировъ. Его тоска была такъ велика и сильна, что она обратилась въ активную страсть и направляла его каждый шагъ и дѣйствіе. Она приказывала ему сейчасъ же найти что-нибудь настоящее русское, чтобы заслониться отъ американскихъ впечатлѣній. Русскіе евреи уже не удовлетворяли его. Выйдя на берегъ въ Нью-Іоркѣ, онъ подошелъ къ станціи воздушной дороги, постоялъ съ минуту, потомъ взялъ билетъ и поѣхалъ вверхъ въ западное предмѣстье, гдѣ около одной русской семьи сгруппировалась первая великорусская ячейка въ Америкѣ.

Черезъ полчаса Рулевой спустился съ лѣстницы у Сто Шестнадцатой улицы въ Гарлемѣ и пошелъ по поперечной улицѣ, направляясь къ Четвертой аллеѣ. Это былъ бѣдный кварталъ, населенный неграми и небогатыми эмигрантами. Огромные дома были наполнены дешевыми квартирами. На улицахъ было грязно. Маленькіе газовые рожки мелькали тускло и уныло. Мелочныя лавки, цирульни, дешевые ресторанчики, все имѣло очень потертый и обтрепанный видъ.

На углу Четвертой аллеи Рулевой поднялся на четвертый этажъ по некрашенной лѣстницѣ, лишенной обычнаго въ Америкѣ ковра, и постучалъ въ дверь, на которой около испорченнаго звонка былъ приколотъ квадратный кусокъ картона съ надписью по-англійски: Ilya Nikite Usoll, что должно было обозначать: Илья Никитичъ Усольцевъ.

Высокая женщина въ ситцевой рубашкѣ-косовороткѣ и съ ребенкомъ на рукахъ открыла засовъ и впустила его внутрь.

— Здравствуйте, Алексѣй Алексѣичъ! — сказала она протяжнымъ голосомъ и упирая на о́. Алексѣй Алексѣичъ у ней вышло, какъ Олексѣй Олексѣичъ. — Васъ только не хватало!

Квартира была обычнаго въ Нью-Іоркѣ типа рабочихъ жилищъ: полутемная кухня, двѣ темныхъ спальни, ванна, вдѣланная въ стѣнѣ и закрывающаяся сверху, какъ шкафъ, и большая передняя комната съ двумя окнами на улицу, четвероугольнымъ столомъ посрединѣ и кушеткой у стѣны. Наличникъ у камина былъ мраморный. Въ стѣнѣ надъ каминомъ было вдѣлано зеркало. Передъ столомъ стояло мягкое кресло и дубовая гнутая качалка. Въ правомъ углу стояла этажерка съ книгами. Безъ этихъ принадлежностей не обходится ни одна рабочая квартира въ Нью-Іоркѣ.

Дверь въ одну изъ спаленъ была отворена, и можно было видѣть три дѣтскія кроватки, поставленныя рядомъ и покрытыя чистыми покрывалами. У Усольцевыхъ было четверо дѣтей, и мать уложила всѣхъ спать, но младшій грудной неожиданно проснулся, и его надо было накормить и подержать на рукахъ, пока онъ заснетъ снова.

Въ комнатѣ было человѣкъ девять, считая въ томъ числѣ и хозяевъ. Два мѣсяца тому назадъ Усольцевъ основалъ великорусскій кружокъ, и это былъ день обычныхъ собраній. Лица всѣхъ присутствующихъ были такого типично-русскаго вида, что сгоряча можно было подумать, что находишься гдѣ-нибудь на Дмитровкѣ или на Петербургской Сторонѣ. Затрудненіе, однако, было въ томъ, что въ Россіи этихъ людей и квартиру, и всѣ подробности обстановки нельзя было бы отнести ни къ какому общественному классу.

Всѣ они, кромѣ Рулевого, были рабочіе, столяры, слесаря, машинисты. Каждый изъ нихъ былъ какъ живой осколокъ изъ-подъ колесъ той огромной машины, которая безцеремонно и безостановочно перемалываетъ Россію на новый ладъ и съ каждымъ годомъ забираетъ все глубже въ цѣлину, въ деревню, въ глушь, — они отлетѣли въ сторону, какъ брызги, и перелетѣли черезъ океанъ. Они были новыми отростками корней всероссійскаго дерева, тѣхъ самыхъ скромныхъ Крыловскихъ корней, которые испоконъ вѣковъ были предназначены, чтобы разстилаться подъ землей и молча питать зеленые верхи, но въ послѣдніе годы поколебались въ своемъ темномъ плѣну. Это были счетныя и платежныя единицы, которыя захотѣли стать людьми, дерзко удрали изъ списковъ и пустились на просторъ.

Чтобы добраться до Нью-Іорка, каждый изъ нихъ долженъ былъ пройти сквозь цѣлый рядъ мытарствъ, перетерпѣть множество приключеній, то комическихъ, то эпически легендарныхъ. Теперь каждый изъ нихъ представлялъ олицетворенную побѣду надъ препятствіями, ходячее доказательство того, что такъ называемый меньшой братъ русской земли стремится принять образъ, достойный человѣка. Здѣсь на чужбинѣ они не хотѣли оставаться одинокими. Они тяготѣли другъ къ другу, почти непроизвольно складывались въ одно общественное цѣлое и, быть можетъ, закладывали основаніе цѣлой полосѣ русской жизни, которая понемногу начинаетъ вырастать въ Америкѣ, на окраинахъ шумнаго и многолюднаго русско-еврейскаго Дантана.

Илья Никитичъ, приземистый блондинъ среднихъ лѣтъ, съ калмыковатымъ лицомъ и длинными усами, сидѣлъ у стола и внимательно перелистывалъ маленькую тетрадку, написанную крупнымъ неправильнымъ почеркомъ. Это былъ краткій уставъ, который Усольцевъ самъ составилъ и которымъ не мало гордился. Уставъ былъ совсѣмъ коротенькій. Онъ гласилъ, что русскій кружокъ основанъ для поддержки русскихъ людей въ Америкѣ, и что члены имѣютъ вносить одинъ долларъ при вступленіи и пятьдесятъ центовъ въ мѣсяцъ.