Томъ шестой. За океаномъ

Объ руку съ Баскиной шелъ молодой человѣкъ, маленькій, худощавый и жилистый, какъ будто весь сплетенный изъ проволоки, съ корявымъ лицомъ, длиннымъ, слегка кривымъ носомъ и дерзкими, сѣрыми глазами. Это былъ кузенъ изъ Санъ-Франциско, тотъ самый, который послалъ дѣвушкѣ шифъ-карту и о которомъ она съ такою увѣренностью говорила:, «Захочетъ, такъ самъ пріѣдетъ!» Его звали Наумомъ, и фамилія его тоже была Баскинъ, ибо они были роднею по отцамъ.

Наумъ Баскинъ пріѣхалъ въ Ноксвиль три дня тому назадъ, на другой день послѣ виноградной помочи у Рабиновича, и сразу отправился на фабрику разыскивать сестру. Дѣвушка сначала даже не узнала его. Она помнила его маленькимъ лопоухимъ мальчикомъ, который бѣгалъ по улицѣ безъ сапогъ, бросалъ камнями въ прохожихъ свиней и былъ даже не прочь стащить бубликъ у зазѣвавшейся торговки. Теперь у него было брилліантовое кольцо на безымянномъ пальцѣ. Лицо его, небритое съ дороги, было покрыто жесткой сѣрой щетиной, и на видъ ему можно было дать тридцать или тридцать пять или, пожалуй, даже сорокъ пять лѣтъ, хотя на дѣлѣ ему было только двадцать три. Только уши были тѣ же и такъ же смѣшно торчали по сторонамъ его головы, какъ ручки чугуннаго горшка.

Наумъ, впрочемъ, не далъ дѣвушкѣ долго раздумывать. Онъ собственноручно уложилъ ея вещи, сходилъ и взялъ расчетъ на фабрикѣ, и вечеромъ они уже сидѣли въ вагонѣ желѣзной дороги, направлявшемся въ Нью-Іоркъ. Дѣвушка сначала пробовала возражать, но Баскинъ только отмахнулся.

— Я такъ понимаю, — сказалъ онъ обинякомъ, — что мнѣ полагается ухаживать и всякія такія штуки! Но у меня только недѣля сроку. Теперь время горячее. Дѣло стоитъ. Лучше буду ухаживать послѣ свадьбы, — прибавилъ онъ, перекладывая бѣлье изъ комода въ сундукъ съ проворствомъ и безцеремонностью полноправнаго жениха. — А теперь поѣдемъ!

— Ну, поѣдемъ! — согласилась дѣвушка, почти неожиданно для самой себя.

Она чувствовала себя въ послѣдніе дни очень одинокой со своими школьными планами и текущимъ счетомъ въ банкѣ.

Впрочемъ, съ калифорнійцемъ было трудно спорить. Онъ пріѣхалъ за дѣвушкой изъ-за нѣсколькихъ тысячъ миль и уже разсматривалъ ее какъ свою неотъемлемую собственность, какъ необходимую часть самого себя. Въ тѣ нѣсколько часовъ, которые онъ провелъ въ Ноксвилѣ, онъ успѣлъ какими-то неисповѣдимыми путями узнать почти всѣ секреты городка. Даже имя Вихницкаго не осталось ему неизвѣстнымъ, но онъ не придавалъ никакой цѣны прошлому. Соперниковъ онъ не признавалъ, возраженій не хотѣлъ слушать и торопливо занимался практической стороной отъѣзда, отправилъ вещи въ Нью-Іоркъ, разсчитался съ квартирной хозяйкой и съ рестораномъ за дешевые обѣды и почти вдругъ заставилъ дѣвушку покончить съ Ноксвилемъ.

Въ Нью-Іоркѣ они поселились въ одномъ отелѣ и въ двухъ смежныхъ комнатахъ, какъ братъ и сестра. Наумъ усердно занимался пріобрѣтеніемъ нарядовъ для дѣвушки и истратилъ на это такую сумму, какую Баскина не могла бы заработать за полгода.

Въ первый вечеръ онъ купилъ билеты въ итальянскую оперу, а во второй въ циркъ Барнума. У Баскиной, которая не видѣла ничего кромѣ Бытоміра, даже голова закружилась отъ новыхъ впечатлѣній. Жизнь въ Ноксвилѣ сразу отодвинулась назадъ, подобно тому, какъ Ямка и Бытоміръ отодвинулись назадъ передъ Америкой.

Наумъ устраивалъ все такъ ловко и умѣло. Черезъ два дня онъ казался ей настоящимъ человѣкомъ, американцемъ, который вполнѣ приспособился и овладѣлъ жизнью, для котораго не осталось больше затрудненій.

Ея прежнее стремленіе къ независимости и труду какъ будто растаяло въ теплѣ этой новой обстановки.

Она чувствовала себя во власти Наума, и ей было легко и удобно. Это было ощущеніе, свойственное женщинамъ, которыя нашли себѣ сильнаго, хорошо справляющагося съ жизнью покровителя и сознаютъ, что самая тяжелая часть житейскихъ заботъ снята съ ихъ плечъ навсегда до самой смерти. Баскина добровольно подчинилась маленькому корявому калифорнійцу и чувствовала себя подъ его защитой, какъ будто въ широкой кровати подъ мягкимъ супружескимъ одѣяломъ.

Днемъ они ѣздили по улицамъ, гуляли, занимались покупками. Баскинъ старался показать дѣвушкѣ огромную американскую столицу, которая является чѣмъ-то совсѣмъ невиданнымъ даже для болѣе искушенныхъ зрѣлищами людей, чѣмъ скромная дѣвушка изъ волынскаго захолустья. Они посѣтили магазины, гдѣ подъ одной кровлей соединяется универсальный базаръ, ресторанъ, клубъ и даже дешевый театръ, обошли кругомъ знаменитый домъ-утюгъ на Двадцать Третьей улицѣ, который имѣетъ только пятнадцать саженъ ширины и цѣлыхъ двадцать восемь этажей вверхъ, катались на автомобилѣ по Пятой аллеѣ и на лодкѣ-лебедѣ по искусственнымъ озерамъ Центральнаго парка, видѣли бобровый прудъ въ Бронксѣ и механическій ресторанъ на Нижнемъ Бродвеѣ, катались по Большой Сѣверной дорогѣ, на «длинномъ трамваѣ» которому нѣтъ конца и по которому можно проѣхать сквозь цѣпь мелкихъ городовъ отъ Нью-Іорка до самаго Бостона.

— Черезъ три дня уѣдемъ! — повторялъ Наумъ. — Дѣло не ждетъ!

— Какое дѣло? — однажды спросила дѣвушка.