Том восьмой. На родинѣ

— Хуже всѣхъ досталось Урбану, — продолжалъ тотъ же разсказчикъ. — Надо вамъ сказать, что лѣтъ за десять до того его сынъ влюбился въ дочь простого жандарма, — была, говорятъ, славная барышня, — и хотѣлъ на ней жениться, но отецъ не позволилъ неравнаго брака. Тогда юноша, видно со злости, взялъ и выкупался въ морѣ въ ноябрѣ мѣсяцѣ. Схватилъ тифъ и умеръ. Послѣ того Урбанъ очень опустился. Потомъ насталъ сумасшедшій 1905 годъ. Въ пятомъ классѣ ему бросали камни въ спину. Онъ подбиралъ эти камни и плакалъ и говорилъ, что возьметъ ихъ съ собою въ гробъ. Послѣ того онъ вышелъ въ отставку и скоро умеръ.

Такъ кончилъ свою карьеру чехъ Урбанъ.

— Дочь у него учится въ женской гимназіи, — продолжалъ разсказчикъ. — Понадобилась стипендія для нея. Куда тебѣ! Попечительный комитетъ всталъ на дыбы. «Не дадимъ!» Все ученики Урбана. Насилу усовѣстилъ ихъ. Чѣмъ же дочь виновата за дѣла отца?..

Завидная память для добраго стараго учителя.

Антонъ Павловичъ Чеховъ прошелъ сквозь таганрогскую гимназію, никѣмъ не замѣченный. — «Былъ хорошій ученикъ, но особенно не выдавался», — сказано у Филевскаго. Впрочемъ, дальше слѣдуетъ: — «На окончательномъ экзаменѣ Стефановскій (учитель словесности) обратилъ вниманіе педагогическаго совѣта на необыкновенную литературную отдѣлку и смыслъ сочиненія ученика Антона Чехова»…

Не знаю, быть можетъ, это и правда. Я хорошо помню И. С. Стефановскаго. Онъ донималъ насъ не сочиненіями, а памятниками древней словесности:

— Слово Даніила Заточника. Жилъ былъ Даніилъ Заточникъ и написалъ Слово Даніила Заточника. На озерѣ Лачь…

Больше того никто не зналъ и, какъ справедливо сказано въ концѣ «Слова»: — Кому озеро Лачь, а намъ горькій плачъ…

Одинъ таганрогскій студентъ разсказывалъ мнѣ не особенно давно, что во второмъ основномъ классѣ таганрогской гимназіи имѣется парта, за которой, по преданію, когда-то сидѣлъ Антонъ Чеховъ. Чеховская парта считается почетной и занимается по жребію. Къ сожалѣнію, кажется, это не истина, а только творимая легенда. Я разспрашивалъ многихъ. Никто ничего не знаетъ о Чеховской партѣ, ни учителя, ни также ученики, что гораздо показательнѣе.

Черезъ два часа, когда я сходилъ со знакомаго крыльца, я уносилъ съ собою тяжелое и смутное чувство. Въ концѣ концовъ, арестантскія роты остались арестантскими ротами, только смягчился режимъ, античные кандалы упали и замѣнились новѣйшими предохранительными связками, въ карцерѣ зажгли электричество.

Тѣ же запрещенія, аттестаціи, отмѣтки.

Успѣхи — 5.

Поведеніе — 5.

Прилежаніе — 5.

И вдругъ изъ Вниманія — двойка, хотя, кажется, при отличныхъ Успѣхахъ и такомъ же Прилежаніи, Вниманіе тоже должно быть, по меньшей мѣрѣ, на четверку. И изъ такихъ схоластическихъ тонкостей потомъ возникаетъ «исторія»…

Видно, на старомъ, гниломъ основаніи нельзя построить новое, свѣтлое зданіе.

Послѣ казенной гимназіи мнѣ пришлось посѣтить школьныя заведенія болѣе новаго типа. Я не стану описывать ихъ подробно. Коммерческое училище помѣщалось на Греческой улицѣ въ старомъ домѣ Варваци. Домъ этотъ странной постройки. Должно быть, почтенный корсаръ старался приспособить его для цѣлей контрабанды. Повсюду были таинственные закоулки. Въ толстыхъ стѣнахъ были сдѣланы потайные чуланы и шкафы съ крѣпкими дверями. Большому училищу здѣсь было тѣсно, какъ въ старомъ сундукѣ. Мнѣ бросилась въ глаза вереница малышей, которая извивалась зигзагами среди узкой и низкой залы. Они стояли чинно и плотно, сжимая въ рукахъ сильно зачитанныя книжки. Это были абоненты школьной библіотеки, ожидавшіе открытія. Надзирателя не было. Маленькіе люди смотрѣли другъ другу въ спину и даже не толкались, невзирая на все искушеніе. Я вспомнилъ взрослую публику у входа въ трамвай или у желѣзнодорожнаго оконца. Эти малыши лучше умѣли хранить порядокъ. Съ лѣвой стороны была курилка — для учениковъ. Что если бы покойный «человѣкъ въ футлярѣ» увидѣлъ это учрежденіе? Horribile dictu! Мы заглянули внутрь. Двое или трое полувзрослыхъ юношей степенно курили папиросы.

— А что, малышей не пускаете? — спросилъ мой спутникъ.

— Нѣтъ, не пускаемъ, — сказалъ одинъ изъ курильщиковъ ломающимся басомъ: — вѣдь мы обязались.

— Какъ прошелъ у васъ бурный годъ? — спросилъ я и здѣсь.

— Легко. Одинъ разъ ученики рѣшили бастовать. Я говорю имъ: «Зачѣмъ? Вѣдь у васъ, собственно говоря, нѣтъ требованій». — «Нѣтъ, говорятъ: — мы не можемъ, мы изъ солидарности съ другими». И бастовали недѣлю. Потомъ пришли и сказали: «Теперь довольно. Можно ли намъ снова ходить на уроки?»

Городъ отвелъ, наконецъ, училищу другое мѣсто, и оно строитъ себѣ новое зданіе. Зданіе это будетъ кончено къ осени. Тамъ будетъ свѣтлѣе и просторнѣе.

Въ техническомъ училищѣ я посѣтилъ мастерскія.

Мальчики и юноши усердно строгали и клеили дерево, рѣзали напилкомъ желѣзо, вертѣли колесо токарнаго станка. Они были въ рабочей одеждѣ, руки у нихъ были черныя, въ маслѣ, а лица свѣтлѣе и умнѣе, чѣмъ у вчерашнихъ питомцевъ казенной словесности. Въ витринахъ были свалены школьныя издѣлія, обязательныя и необязательныя.