Томагавки кардинала

— Тысячелетиями люди рвались к Свету, бережно взращивая в своих душах светлые ростки… А мы идём по дороге Тьмы, — зловеще проговорил он, и мрачная сила этих его слов не соответствовала облику полумёртвого дряхлого старца. — Тьма — это куда более удобная субстанция, из неё, — пальцы Старейшины чуть шевельнулись, — легче лепить нужное… Да будет так… Не останавливайтесь на полпути — до вершины осталось немного… Нового главу Круга выберете сами — меня призывает Глаз Божества…

И духовный отец Бюжо Четвёртый смежил веки.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. БЕЗВРЕМЕНЬЕ

Я никогда не верил в миражи,

В грядущий рай не ладил чемодана.

Учителей сожрало море лжи

И выбросило возле Магадана

И нас хотя расстрелы не косили,

Но жили мы, поднять не смея глаз.

Мы тоже дети страшных лет России

Безвременье вливало водку в нас

Владимир Высоцкий, 1970-е гг.

В такие дни Серёжа просыпался рано — как можно спать, если прямо под окнами уже в шесть утра начинает надрываться уличный репродуктор, из которого льются бравурные мелодии и не очень разборчивые, но очень радостные словосочетания? Но этот радиокрик не раздражал — пробуждение всегда было радостным, потому что Первое Мая, и потому что впереди целый день праздника. Серёже хотелось тут же бежать на улицу, чтобы посмотреть вблизи на военные машины и тягачи с прицепленными к ним зеленоватыми длиннотелыми ракетами, похожими на великанские сосиски, но все улицы уже были загодя перегорожены грузовиками, между которыми оставались только узкие проходы со стоявшими там строгими дядями. И Серёжа торопился к окну, прилипал носом к стеклу и смотрел вниз. Он жалел, что из окон не видно бронеходов, не видно их было и с крыши, куда ему как-то раз удалось забраться вместе с другими мальчишками, — бронеходов не было. Серёжа спросил отца, почему по Красной площади в Москве бронеходы идут, а по Дворцовой площади — нет, и отец объяснил, что на Красной площади — брусчатка, а на Дворцовой — асфальт: бронеходам туда нельзя, потому что они покарябают его гусеницами, и площадь придётся чинить. Это было понятно, но всё равно казалось несправедливым — Серёже очень хотелось увидеть настоящие бронеходы. По телевизору — это не то, да и телевизора у них не было: «на телевизор» они ходили к соседям, рассматривая через линзу, похожую на плоский аквариум (только без рыбок), блеклые движущиеся картинки на экране размером с тетрадку.

Большой треугольный дом жёлтого цвета стоял в самом центре города, рядом с Исаакиевским собором. Острым углом дом утыкался в сквер перед гостиницей «Астория», одной стороной глядя на собор, другой — на Александровский сад, где росло много дубов, и где по осени можно было собирать жёлуди, а третьей стороной, на которую выходили окна коммунальной квартиры, где с папой и мамой жил Серёжа, — на улицу Майорова. И по этой улице нескончаемым потоком шли люди с флагами и транспарантами. «Демонстрация» — это умное слово Серёжа узнал очень рано.

Он смотрел из окна на людское шевеление и ощущал настроение людей — настроение это было радостным. Над праздничной толпой витало что-то весёлое и слегка разухабистое, и жизнь казалась прекрасной и удивительной. А вечером был салют, и идти на салют было недалеко. Всё было рядом — и Зимний дворец, и Адмиралтейство, и даже Петропавловская крепость, откуда стреляли пушки и взлетали стаи разноцветных ракет. А на Неве стояли военные корабли, надевшие флаги расцвечивания, а вечером — гирлянды огней, и это было красиво. На Неве стояли боевые корабли, значит, никогда больше не будет войны, и никогда на Петроград не упадут бомбы — Серёжа видел выбоины на колоннах Исаакиевского собора, оставленные осколками тевтонских снарядов в сорок втором, когда германцы подходили к городу.

И ещё вечером были гости, шумные и весёлые. Женщины были в нарядных платьях, они доставали из свёртков туфли и переобувались. Мужчины были одеты в костюмы, а папа всегда надевал форму — женщины смотрели на него, и маме это почему-то не нравилось. На общей кухне хозяйки готовили угощение — обязательный салат из кубиков колбасы, зелёного горошка, огурцов и варёной картошки, обильно политый майонезом, — и растаскивали его по своим комнатам, где ждали гости. Дети путались у них под ногами и совали носы в тарелки — матери ругались, но беззлобно. На столах выстраивались батареи бутылок, люди пили, пели, шутили и смеялись. Первое Мая — это было весело, и много лет спустя мальчик Серёжа, уже ставший Сергеем Васильевичем, вспоминал искренние праздники шестидесятых годов…

* * *