Томка. Тополиная, 13

При всей скандальности версии нельзя было не отметить серьезность аргументов. Иванов сумел сделать то, ради чего все и затевал: посеять в думающих головах зерна сомнения…

– Но одно могу сказать точно, – подвела итог Таня. – Здесь чертова гора трупов! И если мы задержимся надолго, я неделю буду сидеть возле унитаза.

– Тогда валим отсюда.

Она энергично покачала головой.

– Заглянем на мемориал.

Мы направились вверх по пригорку, обходя поваленные деревья и кучи мусора. Народ здесь отдыхал активно – я насчитал штук пять костровищ, причем довольно свежих. «А ведь это те же самые люди, которые когда-то раскапывали могильник, – подумалось мне по дороге. – Те же самые люди, которые выходили на площадь и требовали правды. Теперь они сидят здесь и жрут шашлыки». От одной мысли о том, что здесь можно было жарить мясо и поедать его, запивая пивом, меня самого едва не вырвало.

Мы поднимались все выше и выше, туда, где должен был располагаться мемориал. Вернее, где он так и не расположился, поскольку дело о расстрелах, репрессиях или просто захоронениях «неучтенного человеческого материала» в девяностых годах окончательно заглохло. Сейчас ему и подавно никто не даст хода, сейчас в тренде другая отечественная история – светлая и героическая.

Я посмотрел в ту сторону, откуда мы пришли. Сквозь прорехи видны были пестрые стены домов Тополиного квартала. Где-то там маячит и тринадцатый, уныло смотрящий на пустырь и холодный лес.

Наконец, мы взошли на пригорок, на котором, словно шлагбаум, лежал еще один поваленный ствол. Я поставил на него ногу. Посмотрел вперед. Волнение неожиданно охватило меня.

Вот оно.

За пригорком открывалась поляна, со всех сторон окруженная деревьями. Когда-то она была усыпана гравием и обрамлена бетонными бордюрами. Сейчас все поросло травой, забросано листьями, бумажным мусором и частично украдено. Зато здесь пока вроде никто не пил пиво и не жарил мясо – очевидно, чувствовалась какая-никакая торжественная атмосфера. Посреди полянки стоял высокий остроконечный камень, что-то вроде памятной стелы, рядом с которым кто-то оставил несколько цветов. Оставил очень давно.

– И вся любовь, – пробормотал я.

Мы спустились вниз, подошли к камню. С западной стороны к «монументу» была прикручена металлическая табличка с дежурной надписью: «Здесь будет установлен памятник жертвам политических репрессий». Таня кивнула. Да, когда-то они хотели установить памятник, когда-то они считали это важным. Те же самые люди…

Она выпрямилась, прижала пальцы к вискам, втянула воздух. Я ей не мешал. Я и сам что-то эдакое чувствовал. Здесь нельзя пить пиво. Нельзя просто гулять. Здесь нельзя ничего строить…

– Вот и я им о том же талдычу сколько времени, – раздалось у меня за спиной.

Сказать, что я вздрогнул – значит ничего не сказать. Если бы я был женщиной на сносях, то немедленно разрешился бы от бремени.

На краю поляны, с той стороны, где были видны дома, стоял Петр Аркадьевич. Без аккордеона, зато в неизменной тельняшке под камуфляжной курткой.

– Простите, ребята, – сказал он, – увидел вас, решил пойти следом. Не помешаю?

Я ничего не ответил. Таня неопределенно махнула рукой. Дядя Петя подошел ближе, мы поздоровались. Он вынул из кармана папироску, неторопливо начал готовить ее к употреблению.

– Я давно твержу, – продолжил он свою речь, – что здесь ничего нельзя делать. Что зря вы тут квартиры свои покупаете, зря строите планы. Все полетит к чертовой матери.

– И как они реагируют? – спросил я.

– Никто не слушает. Люди слишком долго жили плохо и одинаково, стали прагматичными. Мечты о полетах в космос умерли, остались простые житейские планы – получить диплом, сделать карьеру, купить угол, завести потомство. Стихи никто не пишет, все больше по экономическим докладам специалисты пошли. Таких, как я, палками отгоняют. Я ж для них юродивый, что с меня возьмешь?

Дядя Петя усмехнулся, но подвижные морщины на лице выдавали обиду.

– А вот вам, видимо, интересно, – заметил он, прикуривая от спички. – Что-то слышно?

– Немного, – сказала Таня. – А вы слышите?

– Гораздо меньше твоего. Я если чего-то не слышу, то додумываю, потому что давно на белом свете живу. И я до сих пор не ошибался. Единственное, что меня убивает, – Максимку с Оленькой не углядел. Мог бы тормознуть парня во дворе, придержать немного за руку…

– Сгорел бы кто-нибудь другой, – процедила Таня. Скулы Петра Аркадьевича дрогнули.

– Да, тут ты права, дочка. Но, знаете, если бы сгорел Семенов, ей-богу, я бы так не убивался. Не по-христиански, знаю, но уж такой вот я циник, и лечить меня поздно.

– Вас что-то связывает с этим местом? – спросила Таня, кивая на памятник.

– У меня здесь дед. Да-да, не удивляйтесь. Конечно, документов нет, свидетелей нет, никто точно не знает, что здесь под ногами – скотомогильник или кладбище английских шпионов, но я уверен, что где-то здесь, под каким-нибудь деревом, он лежит.

Я не стал спрашивать о причинах уверенности. Я почему-то знал, что он прав.