Томление духа

Захотелось скорее увидеть Женю. Он заметался и внутренне заспешил; силой воли подавил воспоминание о Колымовой; с облегченным чувством сказал себе, что встреча не волновала больше. «Она скоро уедет», — успокоил он себя окончательно.

Туман не рассеивался. В некоторых узких улицах были зажжены фонари. Был первый час. Лестница, по которой поднимался Нил, была совершенно темна. Он думал, что продолжается какой-то сон. «Неужто я сейчас разговаривал с Колымовой?» Очертания реального стирались, расплываясь. Он нащупал медную дощечку и ниже узенькую визитную карточку с закругленными углами.

— Артистка, — мелькнуло у него печальным, насмешливым укором.

Веселая горничная отперла дверь.

— Барышни нет.

— Не возвращалась с вечера?

Горничная смущенно повторила:

— Нет ее. Не сказала когда придет.

«Не ночевала», — сказал себе Нил. Когда спускался с лестницы, его колени подгибались. «Я с утра не ел», — вспомнил он.

Субботин сидел в дешевой кухмистерской и ел мало. Он думал о людях, которые входили сюда; все говорили тихо, боязливо, словно извинялись в том, что живут. «Милые», — шептал им Нил, и сердце билось в гармонии с этим словом. Оставив недоеденный обед, он вышел. «Милые», — повторил он, но уж не знал к чему это относится.

Люди в тумане наскакивали друг на друга, бормоча извинялись и, хмуро улыбнувшись, расходились. За поворотом Субботин увидел молодого, очень худого человека с необыкновенно равнодушными, оттянутыми вниз глазами и резко очерченным характерным носом.

— Липшиц! — сказал Нил. — Вот чудесно! Марк Липшиц.

Это был товарищ по гимназии, которого он давно потерял из виду; неожиданная встреча обрадовала Субботина.

— Мне плохо живется, — говорил Липшиц, — иду к знакомому приват-доценту.

— Слязкину? — неожиданно для себя проговорил Нил.

— Да. Откуда вы узнали? Может, даст работу. Совсем плохо. Но не в том дело.

— Я вас всегда любил, Марк Липшиц, — сказал Нил. — Помните, я дразнил вас, когда был мальчиком, и кричал: «жид».

— Ничего — равнодушно отозвался Липшиц.

— Должно быть, я тогда завидовал вам. В вас есть удивляющее спокойствие, но в то же время вы фантаст. Я вас люблю, Липшиц. Сегодня для меня многое должно стать ясным — в этом тумане. Такой странный туман! Вам плохо живется? Знаете, а мне не жаль вас. Странно? Других жаль, а вас нет. Вам идет то, что вам плохо живется.

Липшиц усмехнулся толстыми, плотоядными губами.

— Это вы хорошо сказали.

— Когда у вас будет покой, вы потеряете свое удивляющее спокойствие, Липшиц.

— Что с вашим братом, Нил? Прекрасная, ясная голова. Его погубит гипертрофия сердца. Слишком большое сердце — это вредно.

— Скажите обо мне. Вы умный человек.

— Вы? — Липшиц задумался. — Смотрите: к быку приближается матадор, понимаете? Во-первых, надо не испугаться и подойти; во-вторых — выбрать момент, в-третьих — ударить шпагой загривок; а в-четвертых, — погрузить ее до самой рукоятки. Тогда бык неминуемо упадет. Вы все сделаете, но на последнем задумаетесь: а вдруг он не упадет? И у вас дрогнет рука. Тогда бык, действительно, не упадет.

— Милый, милый… Вы даже говорите, как фантаст. Но именно сегодня все изменится.

— Что-то мешает вам дойти до конца. Вы окружность — понимаете? Вы возвращаетесь на то же место.

— Что? Что? Это поразительно! А надо быть?..

— Надо быть прямой линией.

— Поразительно! Одна девушка сказала мне это в тех же словах. Давайте будем на «ты»? В память о… об этом тумане, хотите? Я должен вас часто видеть. В Христа вы верите, Марк Липшиц?

— То есть, как в Христа? Что такое?

— Что Он был, что ходил босиком по дорогам, что скорбел о людях.

— Конечно, верю. А что?

— Ну вот! Больше ничего и не надо: Он был! Прощай, Марк. Спасибо.

Нил побежал дальше. Радостное беспокойство наполняло его, точно сообщили ему что-то очень важное.

Но Жени он опять не застал. Нил не расспрашивал горничную, чтобы не услышать того, чего не хотел. День под покровом тумана неприметно перелился в вечер, оставив по себе ощущение необычности, похожее на то, какое испытывают животные и люди при солнечном затмении. Многие мысли беспорядочно наполняли мозг Субботина.

— Ты свободен, — говорил он себе, — ее нет. Ее зарезали, увезли искалечили… Хочешь ты этого?

Он прислушивался к себе и отвечал:

— Ей-Господи, не хочу. По совести говорю: не хочу.

Он оглянулся; кругом были огороды и бесконечные заборы. Туман рассеялся, и фонари светили важно и скромно всем, кто проходил мимо. Полоска пушистого снега лежала на верхней доске забора.

Нил заспешил обратно. Уже не думалось ни о чем: только бы застать ее. Он побежал по лестнице; не хватало дыхания.

— Дома?

Горничная молча впустила Субботина.

Женя лежала на кровати с заплетенной, как у девушки, косой, с измятым, извиняющимся, оскорбленным и жалко-улыбающимся лицом.

— Я так устала, — сказала она тоскливо.