Томминокеры

Дуган мог хранить молчание, когда хотел, и сегодня утром был как раз такой случай. Старика это, очевидно, устраивало. Дуган подъехал к нему ровно в восемь и увидел на обочине, возле ветхого «валианта», джип «чероки». На заднем сиденье лежал большой джутовый мешок, затянутый сверху бечевкой.

– Машина из Бангора?

– Дерри, «Американ моторс», – кратко ответил Эв.

– Дорого заплатили, наверное?

– Не особенно.

На том разговор и окончился. Час и сорок минут спустя они были на границе между Альбионом и Хейвеном.

«Придется немного поколесить», – пообещал старик, и если это не было классическим преуменьшением – значит, Батч вообще не имел понятия, что такое преуменьшение. Он почти двадцать лет ездил в эту часть штата и полагал, будто знает ее как свои пять пальцев. И только теперь понял, что ошибался.

Вот Хиллман по-настоящему разбирался в местных дорогах; по сравнению с ним Дуган был профаном. С главной автомагистрали они свернули на шоссе номер 69, с него – на двухполосную асфальтовую, а потом на гравийную дорогу в западной Трое, оттуда – на укатанную в земле колею, в грязь, зарастающую травой, и наконец – на заброшенную, судя по ее виду, с 1950 года трассу для вывоза древесины.

– Вы хоть представляете себе, куда мы едем? – проорал Батч, когда «чероки» прогромыхал по разбитой дороге для вывоза леса и с ревом вылетел с нее, всеми четырьмя колесами разбрасывая грязь и щепки.

Эв только кивнул, прижимаясь к большому рулю, точно старая лысеющая обезьяна. Одна лесная наезженная тропа выводила к другой, под шинами хрустели опавшие листья, и наконец джип вылетел на знакомое Дугану грязное Альбионское шоссе номер 5. Старик сделал именно то, что пообещал и что Дуган считал невозможным: обогнул весь Хейвен, ни разу не заехав на его территорию.

Теперь, за сотню футов до городской границы, Эв остановил машину и опустил стекло со своей стороны. Снаружи не донеслось ни звука; лишь мерно тикал мотор. Птицы не пели. Батч нашел это подозрительным.

– А что там, в мешке? – поинтересовался он.

– Самые разные вещи. Не будем пока об этом.

– Чего мы ждем?

– Колокольного звона, – ответил Эв.

3

Однако без четверти десять совершенно не тот перезвон, которого ждал и под переливы которого вырос Хиллман, заставил и тех, кто искренне скорбел по покойной, и тех, кто настроился источать потоки крокодиловых слез, потянуться к методистской церкви, где всем предстояло разыграть первый акт торжества (акт второй: Церемония у могилы; акт третий: Банкет в городской библиотеке).

Преподобный Гурингер, этот застенчивый человек, неспособный даже шикнуть на гуся, несколько недель назад в разговорах с горожанами сетовал: он, дескать, до смерти устал бить в колокола.

– Тогда, может, что-нибудь поменяешь, Гуи? – спросила Памела Сарджент.

Преподобный Лестер Гурингер, которого в жизни не называли «Гуи», в его теперешнем состоянии пропустил фамильярность мимо ушей.

– Может, и поменяю, – ответил он, мрачно взглянув на Памелу сквозь толстые очки. – Почему бы и нет?

– Есть какие-то мысли?

– Допустим, – лукаво прищурился Гурингер. – Время покажет, верно?

– Это уж как всегда, Гуи, – ответила Сарджент. – Как всегда.

И действительно, преподобный Гурингер придумал нечто весьма занятное относительно этих колоколов и даже сам удивился, почему настолько простое и изящное решение не пришло ему в голову раньше. Приятнее всего то, что вопрос не придется утрясать ни с дьяконами, ни с Дамским благотворительным обществом (организацией, которая отчего-то привлекала лишь два типа женщин – неряшливых толстух с пышными бочкообразными бюстами либо плоскогрудых бабенок с костлявыми задницами вроде Памелы Сарджент, с ее мундштуком из поддельной слоновой кости и хриплым кашлем заядлой курильщицы), ни с некоторыми зажиточными прихожанами… Всякий раз, когда жизнь заставляла к ним обращаться, Лестер потом неделю маялся жестокой изжогой. Не нравилось ему попрошайничать. Зато на этот раз преподобный Гурингер мог управиться собственными силами – и управился. И пошли они все, если шуток не понимают.

«Попробуй только еще раз назвать меня «Гуи», Пэм, – прошептал он в церковном подвале, меняя провода у плавкого предохранителя, так чтобы тот мог выдержать необходимое высокое напряжение. – Я возьму в туалете вантуз и откачаю мозги из твоей дурной черепушки… Если ты сама до сих пор не спустила их вместе с мочой!» Тут он хохотнул и с удвоенной силой взялся за дело. Преподобный Гурингер за всю свою жизнь не позволял себе слов и мыслей подобного рода. Неожиданный опыт принес ему восхитительное, щекочущее нервы ощущение свободы. Лестер почувствовал, что любому, кто скажет хоть слово против нововведения, готов предложить «трахнуть с лёта катящийся бублик»[99].