Томминокеры

Впрочем, Гарденер ничего подобного и не замышлял. Мерно и нерасторопно он принялся говорить, презрительно улыбаясь. И вскоре Бозман понял, что тот декламирует. И вот он сидит, скрестив ноги, на сальном куске брезента, сам не свой с похмелья, а на щеках его играет солнечная рябь, отраженная от лоснящегося бока корабля. Сидит и читает наизусть, словно школьник. Да, этот человек явно псих. Он ненормальный, и Бозман искренне желал ему смерти.

– «Том выпустил кисть из рук с виду не очень охотно, зато с ликованием в душе, – начал Гарденер, прикрыв глаза и повернувшись лицом к теплому утреннему солнцу. Он улыбался. – И пока бывший пароход «Большая Миссури» трудился в поте лица на солнцепеке, удалившийся от дел художник, сидя в тени на бочонке, болтал ногами, жевал яблоко и обдумывал дальнейший план избиения младенцев»[105].

– Что-что? – попробовал возмутиться Энди, но Гарденер, искривив губы в еще более циничной усмешке, его бесцеремонно перебил:

– «Мальчики ежеминутно пробегали по улице; они подходили, чтобы посмеяться над Томом, – и оставались белить забор. Когда Бен выдохся, Том продал следующую очередь Билли Фишеру за подержанного бумажного змея, а когда тот устал белить, Джонни Миллер купил очередь за дохлую крысу с веревочкой, чтобы удобней было вертеть…»[106]

Гарденер допил пиво, рыгнул и потянулся.

– Дохлую крысу на веревочке я от тебя не получил, конечно, но зато, Бози, ты приволок мне переговорное устройство. И ведь это только начало, правда?

– Я тебя не понимаю, – проговорил Энди. В свое время он два года отучился в колледже на управленца, но потом вынужденно оставил учебу и пошел работать – у отца было слабое сердце и скакало давление. Такие вот высоколобые проходимцы здорово раздражали Бозмана. Один умник написал, другой вызубрил. И сразу дерьмо у него стало слаще, чем у простых людей.

– Вторая глава «Тома Сойера», – пояснил Гард. – Когда-то Бобби жила в Ютике, и в седьмом классе у них устроили «ярмарку талантов». Ее выставили на конкурс чтецов. Сама-то она не хотела участвовать, даже боялась, но сестричка решила, что это испытание пойдет ей на пользу. А если уж сестрица Энн что решила – ее не переубедить. Тот еще подарочек. И в те времена она была не лучше. Давненько я ее не видел, что славно. Редко люди меняются, особенно такие.

– Слушай, я не Бози, и не зови меня так, – проговорил Энди, надеясь, что его голос звучит угрожающе.

– Как-то раз на первом курсе Бобби написала в конкурсном сочинении (я тогда был у них преподом), что едва со страху не умерла, читая при всех отрывок из «Тома Сойера». Я обалдел. – Гарденер встал и направился к Энди, который поглядывал на него с опаской. – На другой день я оставил ее после уроков и спросил, помнит ли она тот отрывок. Оказалось, помнит. Я ничуть не удивился. Некоторые вещи не забываются, особенно если сестрица, этот ходячий бронетранспортер, вынуждает тебя положить голову на плаху и отдаться на волю зрителя. В самый ответственный момент текст вылетит у тебя из головы, но потом ты будешь цитировать его даже на смертном одре.

– Слушай, у нас работы невпроворот, – встрял Энди.

– Она прочитала предложения четыре, и тут я к ней присоединился. У Бобби челюсть отвисла. Так мы и декламировали вместе, слово в слово, и улыбались до ушей. И это понятно. Мы оба росли застенчивыми детьми. Ее гнобила сестра, меня – мать. И обе упорно пытались нас переделать. Такие люди думают, что если человека подвергнуть самому страшному для него испытанию, то у него тут же все пройдет. Заставить, скажем, читать стихи на «ярмарке талантов». Мы даже умудрились выбрать один и тот же отрывок, что, впрочем, неудивительно. С «Побелкой забора» сравнится, пожалуй, лишь «Сердце-обличитель».

Гарденер набрал полную грудь воздуха и заголосил:

– «Негодяи! Перестаньте притворяться! Я сознаюсь!.. подымите доски!.. вот здесь – здесь! это бьется его гнусное сердце!»[107]

Энди пронзительно вскрикнул. Уронил термос и облил себя холодным кофе, перепачкав брюки.

– Ну вот, Бози, – небрежно заметил Гарденер. – Теперь не отстираешь.

В отличие от Бобби, я дочитал до конца и занял второе место. Но и только. Страх публичных выступлений меня не покинул, стало еще хуже. И каждый раз, когда выхожу на сцену и меня начинают пожирать глазами, в памяти всплывает тот эпизод и вспоминается Бобби. Порой этого бывает достаточно, чтобы взять себя в руки и выстоять до конца. Вот так мы и подружились.

– Я не понимаю, при чем тут все это! Какое оно имеет отношение к нашей работе?! – заорал Энди не своим голосом. Сердце бешено колотилось от страха. Когда Гарденер так резко вскрикнул, он окончательно убедился, что тот не в себе.

– Не понимаешь, к чему тут забор? – спросил Гарденер, рассмеявшись. – Ну тогда ты точно слепец, Бози.

Гард махнул рукой в сторону корабля. Тот торчал из земли под углом в сорок пять градусов.