Тони, задыхайся, кричи (СИ)

Сколько концов света они пережили? Ужасно много. Но не смогли пережить того, что устроили сами.

Кларк всегда следует догме «мои люди и всё ради них», Беллами был её народом, но его это не спасло.

Кларк не стала его спасением.

Лишь проклятием.

И, когда он распахивает глаза, вернувшись с того света, то понимает, что знать её не хочет. Теперь всё почти точно так же, как и сто двадцать пять лет назад, он отправляется на неизвестную планету ради сестры.

Только грудь всё ещё жжёт фантомной болью, пока Шейдхеда, по чьей милости Блейк вообще выживает, гаденько ухмыляется, показывая тем самым, кто у кого в неоплатном долгу.

Кое-что Беллами всё-таки берет с собой с той стороны: понимание, что никакого света не хватит, чтобы исцелить убитую войной душу, что всё в руках людей и только они решают, где окажутся после смерти.

Превосходство. Предательство. Власть. Прощение.

Всё в одночасье теряет смысл, меркнет, как умершая звезда, падает ниц, но стоит вновь вдохнуть воздух жизни, как мир начинает играть красками, теми же, которые были до, но они отдают чем-то новым, чем-то неизведанным, чем-то ранее непознанным, отчего ярче разгорается пламя желания жить.

С родными людьми, которые, чёрт возьми, стоят того, чтобы за них бороться.

Если не за принцесс, что становятся причинами и (по)следствиями, то за других.

×××

Октавия не знает, как оказывается на какой-то опушке. Ноги сами бредут к этому месту, усеянному зелёной травой. Яркой и родной, не токсично зелёной, как треклятая аномалия или проклятый бункер, что подарили так много и так много отняли.

Чёртово требование баланса.

За каждую минуту жизни Октавия платила по счетам непомерно огромные суммы: любовь, самообладание, друзей.

Себя.

Брата.

Мироздание не считается ни с кем, ни с одной потребностью и ни с одним желанием.

Блейк поднимает глаза на небо, сотканное из родных, исследованных вдоль и поперёк звёзд-мигалочек. На дом.

Место рядом с ней пустует, и это отзывается острыми стуками по клетке рёбер, будто иголками насквозь изнутри, без анестезии и права на яростное сражение, лишь бы не загнать себя в угол, не позволить измываться так несправедливо жестоко.

Возвращать и забирать.

Раз за разом.

В прошлый раз рядом был Левитт, он помог, он разделил с ней горе пополам, он не дал упасть. Сейчас здесь не было никого, кроме места, что всегда принадлежало Беллами.

Что всегда было его.

Он зажмуривается, жадно хватая прохладный воздух, давясь им и слезами. Болью, что поперёк горла, скованного ею же.

Что ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Ни встать и ни перебороть.

— На Земле мы вырастаем, — сдавленно твердит она, желая изменить так много, жалея о стольком, что вновь сдавливает грудь и трясутся руки от перенапряжения. — Из пепла — восстанем. Может, мы встретимся вновь, большой братец. Я люблю тебя. Навсегда. Yu gonplei ste odon.

И плачет.

— Тётушка, это я. Я здесь, — Хоуп неловко переминается с ноги на ногу за спиной, ломая сухие ветки подошвой, встаёт на колени, притягивая к себе и тяжело, почти надрывно дыша. — Я рядом. Я всегда буду с тобой. Мне так жаль, мне так…

О, будто зачарованная, клюёт носом её плечо, стирая тканью слёзы, цепляется деревенеющими пальцами за руки и ищет-ищет-ищет укрытие, лишь бы унять раскурочивающий на части ураган.

Не быть им самим, а страдать от того урона, что нанесло это стихийное бедствие.

— Я знаю, малышка. Знаю.

×××

Кларк оглядывается, смотря на арену, залитую кровью, которая никогда не отмоется, на сетки, за которыми ранее возбуждено кричали Ванкру, на трон, на котором сидела Октавия, приговорившая когда-то Беллами, Индру, Гайю, её, Гриффин, к смерти.

И будто из другой жизни отрывки проносятся перед глазами с чудовищной скоростью: предательство, пощечина, неверие, оставленный в Полисе Беллами, черви, Мэди, идущая рядом и нарочно бросающая: «Что ж, теперь он точно мертв».

И её качает.

Вот так просто потерять равновесие.

Потому что теперь — да, теперь он, действительно, мёртв.

— Октавия сюда не приходит. По понятным причинам, — тихо поясняет Миллер, всё ещё нанизывая её на прутья злости, но потом постоянно теряется, видимо, не верующе прокручивая ту ужасную весть, что она принесла с собой.

Кларк кивает.

Сталкиваться с демонами — отстой.

Они, словно ожившая тьма, обволакивают с ног до головы, заглядывают в самую душу пустыми глазницами, стучат костями, ухмыляются, склоняют почти играючи неживые головы и, очевидно доминируя, психологически давят, скручивая правдой.

Истиной о том, что Кларк — чудовище.

Монстр.

«Простил ли? Тогда почему его нет здесь, в этом воспоминании? Я скажу тебе, почему. Потому что ты слишком боишься столкнуться с ним лицом к лицу. Потому что ты знаешь, что он думает, что ты — монстр, который бросит любого».

В том числе, его.

Она храбрится, отмахивается от тёмного воспоминания из недр собственного мозга и переводит взгляд на Мэди, которая недовольно, почти презрительно качает головой.

— Как ты могла? Как смогла убить Беллами?

Найтан чувствует себя не в своей тарелке, становясь свидетелем разворачивающейся семейной драмы, и предпочитает уйти.