Тонкая красная линия

Атакующие почти совсем выдохлись. Долл и еще одни солдат одновременно обнаружили вторую небольшую огневую точку. Они выпустили по обойме в амбразуру, а Долл бросил гранату, продолжая молчаливое соревнование с Дейлом, хотя не был исполняющим обязанности сержанта. «Подождем, пока он услышит об этом», — радостно подумал Долл, не зная, что Дейл тоже уничтожил пулемет. Но радость для Долла и других длилась недолго. Уничтожение двух пулеметных гнезд не оказало существенного влияния на плотность японского огня. Пулеметы продолжали бить, казалось, со всех сторон. Люди падали. Пока еще не обнаружили ни одного важного опорного пункта. В тридцати метрах впереди местность образовала выступ высотой в полтора метра, который простирался перпендикулярно направлению атаки. Каждый инстинктивно бросился бежать к нему, а позади Кекк, задыхаясь, выкрикивал команду: «К выступу! Бегите к этому выступу!»

Солдаты врассыпную бросились под защиту выступа, все громко всхлипывали от изнеможения. Усталость и жара доконали их. Один солдат добежал до выступа, издал непроизвольный булькающий звук, его глаза закатились, и он потерял сознание от теплового удара. Прикрыть его от солнца было нечем. Педант Бек отпустил ремень и расстегнул ему ворот. Потом они лежали за выступом под полуденным солнцем и нюхали горячую, пахнущую солнцем пыль. Вокруг жужжали насекомые. Огонь прекратился.

— Что теперь будем делать, Кекк? — наконец спросил кто-то.

— Остаемся здесь. Может быть, пришлют подкрепление.

— Ха! Для чего?

— Чтобы захватить эти проклятые позиции! — раздраженно крикнул Кекк. — А ты что думаешь?

— Значит, вы в самом деле собираетесь продолжать?

— Не знаю. Нет. Атаковать высоту не будем. Но, если пришлют подкрепление, можем разведать и, может быть, обнаружить, где находятся эти проклятые пулеметы. Во всяком случае, это лучше, чем возвращаться и опять попасть под огонь. Кто-нибудь хочет идти обратно вниз?

Никто не ответил на это, и Кекк не счел нужным продолжать. Когда посчитали людей, оказалось, что позади на склоне осталось двенадцать человек убитых или раненых. Это почти целое отделение, почти треть их общего состава. В их число входил Маккрон. Когда Белл рассказал ему о Маккроне, Кекк назначил его исполняющим обязанности сержанта. Но Беллу это было совершенно безразлично.

— Придется ему самому позаботиться о себе, как и другим раненым, — сказал Кекк.

Они продолжали лежать под палящим солнцем. По земле у подножия выступа ползали муравьи.

— А что, если японцы спустятся сверху и вышвырнут нас отсюда? — спросил кто-то.

— Не думаю, — отвечал Кекк. — У них положение хуже нашего. Но на всякий случай выставим часового. Долл!

Белл лежал лицом к скале и смотрел на Уитта. Уитт тоже смотрел на него. Они молча лежали и глядели друг на друга в насыщенной жужжанием насекомых жаре. Белл подумал, что Уитт благополучно прошел через испытание. Как он сам. Что это за сила, которая решает, что один человек должен быть ранен, убит, а не другой? Итак, маленькая разведывательная операция Раскоряки закончилась. Если бы это был кинофильм, то на этом показ окончился бы и что-то было бы решено. В кинофильме или в романе авторы драматизировали бы атаку и довели ее до кульминации. В кинофильме или в романе атака была бы успешной. Она имела бы видимость смысла и видимость переживания. И сразу бы все кончилось. Зрители разошлись по домам, обдумывая подобие смысла и чувствуя подобие переживания. Даже если бы героя убили, она все же имела бы смысл. Искусство, решил Белл, искусство — это дерьмо.

Рядом с ним Уитт, которого, видимо, не тревожили эти вопросы, встал на колени и осторожно высунул голову над выступом. Белл продолжал размышлять.

Здесь не было подобия смысла. А переживаний было так много, и они были такими запутанными, что не было никакой возможности расшифровать или распутать их. Ничего не решилось, никто ничего не узнал. Но самое главное — ничего не кончилось. Если бы даже они захватили весь хребет, ничего бы не кончилось. Потому что завтра, или послезавтра, или еще через день от них потребуют делать то же самое и, может быть, в еще худших условиях. Эта мысль была такой беспощадной, такой ошеломляющей, что она потрясла Белла. Остров за островом, высота за высотой, плацдарм за плацдармом, год за годом. Это его поражало.

Когда-нибудь это кончится, обязательно кончится, и почти наверняка — победой, вследствие промышленного превосходства. Но это время не имеет никакого отношения к любому отдельному человеку, который сейчас воюет. Частьлюдей может выжить, но ни одинотдельный человек выжить не может.Это расхождение в методах подсчета. Слишком огромное, слишком сложное, слишком трудоемкое дело — принимать в расчет каждого отдельного человека. Учитываются только скопления людей, только объединения людей, только их множества.