Тонкая красная линия

Бремя такого положения было убийственным, почти невыносимым, и Беллу не хотелось думать об этом. Свободные люди? Ха! Где-то между высадкой на остров первых морских пехотинцев и сегодняшним боем американская военная доктрина претерпела изменения: от индивидуалистской перешла к коллективистской — а может быть, это только его заблуждение, может быть, это только кажется ему, потому что он сам теперь участвует в бою. Но «свободные люди»? Что за дурацкий миф! Множествасвободных людей, может быть, объединения свободных людей. Итак, наконец выявилась суть серьезных размышлений Белла.

В какой-то неопределенный момент между вчерашним и сегодняшним днем к Беллу сама по себе пришла мысль, что статистически, математически, арифметически или считая любым другим способом, он, Джон Белл, по всей вероятности, не сможет пережить эту войну. Он, по всей вероятности, не сможет вернуться домой к своей жене Марти Белл. Поэтому, в сущности, безразлично, что делает Март, изменяет ему или нет, потому что его не будет, чтобы ее осудить.

Чувство, которое породило это откровение у Белла, не имело ничего общего с жертвенностью, примирением, прощением или миролюбием. Напротив, это было раздражение, щемящее чувство беспомощности перед крушением своих надежд. Ему захотелось почесать бока и спину о камень, чтобы унять зуд. Он по-прежнему лежал лицом к скале.

Рядом с ним Уитт, стоя на коленях, выглядывал из-за выступа. Вдруг он закричал, и одновременно с другого конца закричал Долл:

— Кто-то идет!

— Кто-то идет! Кто-то на нас идет!

Вся цепь за выступом как один человек вскочила на ноги и бросилась вперед с винтовками наготове. В сорока метрах семеро кривоногих, истощенных японских солдат бежали на них по лишенному травы участку с ручными гранатами в правых руках и винтовками с примкнутыми штыками в левых. Автомат Кекка, после того как он выпустил почти все патроны по пути вверх, безнадежно заело. Однако дружный винтовочный огонь из-за выступа быстро решил судьбу семерых японских солдат. Только одному удалось бросить гранату, но она не долетела и не разорвалась. В ту секунду, когда должна была разорваться эта граната, позади позиций отделений раздался громкий, звенящий, полузаглушенный взрыв. В горячке боя солдаты продолжали стрелять в семь тел, лежащих на склоне. Когда прекратился огонь, еще шевелились только два тела. В наступившей вдруг тишине Уитт, тщательно прицелившись, вогнал в каждое смертельную пулю.

— Никогда не знаешь, чего ожидать от этих хитрых подонков-самоубийц, — сказал он. — Даже когда их ранят.

Первым вспомнил о взрыве позади Белл и оглянулся, чтобы узнать, что произошло. Он увидел сержанта Кекка, который лежал на спине с закрытыми глазами в какой-то странной, нелепой позе; правая рука сжимала кольцо и чеку ручной гранаты. Белл закричал и бросился к нему. Кекка осторожно перевернули и увидели, что ничем нельзя ему помочь. Вся правая ягодица и часть спины были оторваны взрывом. Виднелись внутренние органы, деловито пульсирующие, выполняя свою работу, как будто ничего не случилось. Кровь непрерывно хлестала в брюшную полость. Его тело осторожно опустили на землю.

Было ясно, что случилось. Во время атаки, возможно потому, что заело его автомат, Кекк полез в задний карман достать гранату и в горячке потянул ее за чеку, Белла охватил ужас, у него закружилась голова, и он чуть не потерял сознание, представив себе, как Кекк стоит и смотрит на чеку в руке. Кекк отскочил назад от цепи и сел на бугорок, чтобы не подвергать опасности других. И тут разорвалась граната.

Кекк был в сознании, но, видимо, не хотел говорить и предпочитал не открывать глаза. Два солдата сели рядом и пытались его успокоить, остальные вернулись в цепь. В уголках рта Кекка подергивались мускулы. Заговорил он только раз. Не открывая глаз, он четко произнес:

— Вытащил чеку, как зеленый новобранец.

Через пять минут он перестал дышать. Солдаты вернулись в цепь. Командование принял Милли Бек.

Стейн наблюдал за глупой японской контратакой с гребня третьей складки. Семеро японских солдат появились из-за большого выступа на бегу и уже слишком близко к американцам, чтобы Стейн рискнул приказать своему единственному пулеметчику открыть огонь. Стейн понимал, что эта контратака обречена на поражение. Что же заставило их пойти на такой риск? Если они хотели сбросить взвод Стейна с гряды, почему не атаковали достаточными силами? И почему пошли по открытому месту? Они могли проскользнуть через траву и забросать Кекка гранатами оттуда. Действовали эти семь солдат по приказу или по своей инициативе? Или это были какие-то сумасшедшие религиозные фанатики, захотевшие попасть в нирвану, или как это у них называется? Стейн не понимал их и никак не мог понять. Их изысканное ритуальное чаепитие, утонченная живопись и поэзия, невероятная жестокость, садистское обезглавливание и пытки… Стейн был миролюбивым человеком. Японцы его пугали. Когда взвод так легко расправился винтовочным огнем с семеркой, он ожидал второй, более сильной атаки, но чутьем угадывал, что ее не будет, и оказался прав.