Тонкая рябина

— Потому что они больше оголены, кроме камышей да двух-трех кустов ничего там нет. Да и места расположены ближе всего к нашей заставе. На японо-маньчжурской границе мы почти всегда ловили эту нечисть именно там, где всего опасней был переход.

Полковник взглянул на часы.

— Скоро полночь… Пора на воздух. Наступает самая темень.

Они вышли из землянки.

Было тихо и тревожно. Так, по крайней мере, казалось Радину, пограничники же были просто спокойны. Радин вспомнил Софью Аркадьевну, ее напряженный, странный, будто мерцающий взгляд.

А рядом стоял полковник Четвериков, ни о чем другом не думавший, кроме выполнения своего долга. Он стоял прямо, как статуя, и, чуть откинув назад голову, напряженно смотрел в сторону границы.

— Он уже переходит нейтральную зону, — шепнул Радину полковник и, понимая недоумение Радина, добавил: — Обратите внимание на верхушку этой ели.

И Радин увидел, как одна из густых веток могучей ели чуть качнулась.

— Это сигналят с наблюдательного пункта, — пояснил полковник.

Едва Радин отвел глаза от ели, как впереди что-то сверкнуло и засветилось. Часть леса все еще была темной и хмурой, зато другая ее половина озарилась молочно-белым цветом.

Осветительные шашки! — догадался Радин и обернулся к Четверикову. Но того уже не было, рядом с писателем находился лишь майор. И полковник, и старшина исчезли.

— Он там, — показывая рукой в сторону все еще светлой полосы, сказал майор.

Послышался шум, голоса, и все смолкло. Только минуты две в потухающем свете ракет отчетливо вставали могучие стволы деревьев.

— Готово, можно идти на заставу, — спокойно сказал майор.

Только теперь Радин понял, что все кончилось. Несколько разочарованный, Радин направился к заставе.

Спустя немного времени пришел и полковник.

— Я пойду, Григорий Васильевич, к машине, — сказал Радин, понимая, что больше ему здесь делать нечего.

— Не только к машине, а в машину, — чуть улыбаясь одними глазами, сказал Четвериков. — Вы возвращайтесь в город, а днем, вероятно, приеду и я. Ночь пройдет в работе, — и, обернувшись к шоферу, приказал: — Отвези товарища в гостиницу. Выспись и сам, а в двенадцать приезжай за мной.

Спустя десять минут Радин уже полудремал в машине полковника, быстро несшейся к Бугачу.

Утром он проснулся поздно. То ли потому, что лег не сразу, прокрутив еще раз в голове все треволнения полудетективного приключения на границе, то ли потому, что спал тяжелым сном. Раньше с ним такого не бывало. Он метался во сне, то просыпаясь, то впадая в полузабытье, видел ее, слышал ее голос. Потом все путалось и смешивалось, и Григорий Васильевич, и майор, и тревожная, таинственная ночь под внезапно озарившимся небом.

Он умылся, привел себя в порядок, спустился вниз, где завтракали такие же заезжие, командировочные люди. После завтрака стал ждать звонка из штаба. Или полковник, или майор, но кто-то из них должен был вызвать его к себе, чтобы рассказать детали вчерашнего дела.

Был, однако, уже час дня, а звонка все еще не было.

Радин ходил по комнате, прислушиваясь к шуму в коридоре. Он пересмотрел свои бумаги, отточил все карандаши, зарядил авторучку и пытался обмануть себя, что его беспокойство вызвано исключительно отсутствием звонка из штаба, хотя прекрасно понимал, что истинная причина в другом…

Он взглянул на часы. Шел уже третий час, и тогда он позвонил полковнику в штаб. Ответил лейтенант Иванов.

— Добрый день, Иван Владимирович. Это говорит Радин, писатель Радин. Можно соединить меня с полковником?

— Григория Васильевича нет. Он полчаса назад звонил, задерживается. Приедет только к шести часам вечера. А что вы хотели, товарищ Радин? — учтиво спросил лейтенант. — Если по поводу вчерашней операции, то часов в пять вам позвонит майор Карпов.

— Спасибо, спасибо, — Радин повесил трубку, походил, взволнованный, по комнате и решительно направился к дверям.

Радин быстрым шагом шел к санчасти.

Он почти взбежал на второй этаж и, подойдя к регистраторше, сказал:

— Я приезжий. У меня болит зуб. Можно мне без очереди к доктору Четвериковой?

— Конечно, можно, товарищ писатель. Ведь вы наш гость, мы все знаем вас, — бойко ответила регистраторша.

Ни один мускул не дрогнул на лице Софьи Аркадьевны.

— Опять заболел зуб? — мягко, словно обычному, очередному пациенту, сказала она.

— Да. Очень.

Словно понимая, что она сейчас лишняя, медсестра вышла, видимо, за инструментарием.

Радину до боли захотелось обнять Софью Аркадьевну, даже не подозревавшую о том, какие желания обуревают в эту минуту ее «пациента».

— Я… люблю вас… люблю… — он перевел дыхание, — мне трудно говорить. Простите…

Софья Аркадьевна, слегка отшатнувшись, молча смотрела на него. Ничего — ни гнева, ни любви, ничего не было в ее взгляде, быть может, только удивление, которое еще не приняло форму протеста или гнева.

— Я не мог не прийти… я люблю вас, — повторил Радин и, повернувшись, выскочил в дверь.