Тонкая зелёная линия

– Так! – Вовочка, в восторге от собственного предложения, взмахнул рукой с зажатым «шкаликом», задев отсыревший брезент прокуренной палатки. – Значит, так. Сейчас берём «семёрку» и добудем косулю. У них, у косуль, сейчас как раз самый гон. Толька, ты, как самый верный муж, заныкай пару «Туч» – и никому, слышишь, ни-ни! – даже если Кость Костыч за горло возьмёт. Васька, поедешь?

Но кандидат в члены партии благоразумно замотал головой.

– Алёшка! Тогда только ты! Ну, давай! Утро скоро, сгоняем по-быстрому. А ты своего Изгельдова потом припашешь – сделает такой шашлык-машлык для Деда! Ну же!

– Ладно. Давай.

Они вышли в ночь в облаке тёплого сигаретного дыма. Полог палатки упал, приглушая звон стопок. Лейтенанты постояли, привыкая к полупрозрачной темноте. Было новолуние. Пропитанная блеском ярких звёзд, холодная роса сияла на скатах палаток, траве, кустах, собиралась бриллиантами на хвое чёрных елей, серебрила спящие бронетранспортёры. На седой траве вокруг техники было хорошо видно тёмную полоску – там, где ходили невидимые часовые.

– Алёш, погоди, я Деду скажу. Может, Дед с нами поедет, – Вовочка сдвинул «фуру» чуть на правую бровь – с таким шиком фуражки носят только пограничники, – сделал полшага в ночь и исчез.

Никто так не умел красться в тайге, как охотничий сын Владимир Адольфович Мышкин. Поговаривали, что «мамочка Вовочке попочку пушсалом мазала, трудное детство: вместо кубиков – гильзы, вместо пелёнок – соболя». Действительно, Мышкин оружие и охоту любил чрезвычайно, до самозабвения. Стрелял столь искусно и «пульно-вздульный» взвод свой держал в такой сияющей чистоте, что получил вечную индульгенцию от самого Гурьева.

Алёшка почувствовал, что ему срочно нужно зайти за палатку. Нарушил торжественность ночи прозаическим журчанием. Стало полегче. Он застегнул ширинку, повернулся и напоролся на скептический взгляд подкравшегося Гурьева:

– Писаете, товарищ лейтенант?

Приветствие не по уставу, значит, и ответ не по уставу.

– Доброй ночи, товарищ капитан.

– Доброй, – Гурьев посмотрел вокруг, вдыхая ночь. – А если китаец? Вы же ни черта не слышите. Чему вы бойцов учить будете?

– Доброй ночи, товарищ капитан, – соткался из звёздного света Вовочка.

Гурьев не вздрогнул, лишь закаменел неуловимо, но за долю секунды заставил себя расслабиться.

– Доброй. Владимир Адольфович… Мне передали, вы меня ищете. Я вас тоже ищу. Лейтенант Мышкин, вам ответственное комсомольское поручение. У Марчука внучка родилась. Через три часа привезёте две косули. До построения.

– Есть! – прищёлкнул каблуками возрадовавшийся Мыш.

– Алексей Анатольевич, поедете с лейтенантом Мышкиным. Проследите, чтобы к обеду Изгельдов замариновал лучший шашлык в его жизни. Для маринада пусть возьмет «Токайское». Если начнёт упрямиться, пусть возьмет «Киндзмараули» из моего запаса. Скажете, я разрешил.

– Есть!

– Добро. Ни пуха, ни пера!

– К чёрту, товарищ капитан! – шёпотом гаркнули лейтенанты и устремились поднимать Чаркина.

4

– Чаркин, стоп! Алексей, бей! Я правого!

Бронетранспортер хрюкнул, проскользил по кочкам ещё пару метров на брюхе и встал.

Метрах в ста перед ними стремительно прыгали лёгкие косули.

«Ду-дуц! Ду-дуц!» – две короткие «двойки», две косули.

– Ага! А?! Видел?! – Мыш раскраснелся от удовольствия. – Ну, кашевар, ты тоже даёшь! Молоток! – наклонился и крикнул внутрь, ещё дрожа в охотничьем азарте. – Чаркин! Давай потихоньку вперёд. Вроде-то удачно. Болото дальше справа.

Приминая кочкарник брюхом и прокапывая широкие колеи восемью колесами, «семёрка» заурчала и слегка юзом подползла к пятачку, где в жухлой осоке лежала добыча.

– Так, Алёшка, держи АКМС, – Вовочка передал тёплый автомат Филиппову. – Чаркин, подай котелок, ветошь и мой нож. Расстели клеёнку внутри. Точно! Смотри, Алёшка, повезло-то, на сухом месте сняли-то. Вот мы молодцы!

Действительно, метрах в пятидесяти справа парила теплом невидимая в кочкарнике топь. Там можно было засесть намертво – даже восемь колёс чуда советской инженерной мысли не спасли бы. Чуть впереди было посуше – полоса кочкарника заканчивалась. Дальше, в полукилометре впереди, за бурой полоской кустарника, дышал Амур.

Вовочка спрыгнул в траву, раскрывая на ходу складной нож особой, охотничьей остроты.

– Сей-час-то мы её, сей-час ро-ди-му-ю! – он даже не замечал, как пел на ходу. Так испокон веков сердце добытчиков поёт. – Алёшка, поможешь?

Филиппов отдал автоматы Чаркину, копошившемуся внутри китовьего брюха БТРа, стукнул каблуками по стальной шкуре, спрыгнул вниз на чавкнувшую дернину. Носки начищенных хромовых сапог заблестели росным лаком. Лейтенанты подтащили первую косулю к боковому люку, пошли за второй.

– Ну, вот скажи, Филиппов, ну что твоя рыбалка-то? Сидишь себе, сидишь, комаров кормишь. А тут – видел? – скорость, глазомер, погоня, азарт какой! – алтаец Мышкин говорил нараспев, деревенским говором, словно бабушку Лукерью Аграфеновну вспомнил. – Выстрел! И всё! До-бы-ча. Классно же, старик? Ай, интеллигент, что-то задумался? Ну? Сейчас быстро шкуру снимем, всё чики-пуки будет! Эй, Филиппов, что задумался?