– Ну вот и пришёл ваш час, Сергей Маркович, – подполковник задумчиво оглядел комсорга. – «К барье-е-еру!» – пропел он неожиданно чисто.
Повторить подвиг «козинцев» было невозможно. Каждый знал, что у Билялетдинова дар от Бога. Такой голос рождается в степях, взлетает над выжженной травой и заставляет жаворонков трепетать под сапфировым куполом неба, висящим на серебряных нитях мироздания. Нужно было что-то другое.
Хозвзвод замер в строю. В отличие от сиявших вдохновением лиц «козинцев», «филипповцы» были сосредоточены и как-то неприятно задумчивы. Опустили глаза, как девушки. Затаили что-то.
«Взвод! Шагом. Марш!»
Взвод пошёл неожиданно медленно. Ни звука. Не уставные сто двадцать, а семьдесят пять шагов в минуту. Все замерли, не понимая. Тишина. И лишь единый удар сапог в гравий: «Хрум!.. Хрум!.. Хрум!..»
– Они сговорились?.. Константин? Почему они все молчат?
Идолы внимательно рассматривали упрямо молчавший взвод. Комсомольский божок мучительно напрягся.
«И!» – совершенно неуставное восклицание Филиппова донеслось до импровизированной трибуны. «Хозсброд» взмахнул руками отчётливо резче и пошёл уставным темпом, а в глазах вспыхнули искры смеха:
Андреев пел так, будто от этого зависела его жизнь – голос дрожал зажатой силой; было ясно, что он может ещё прибавить. Все замерли от неожиданности. А «хозсбродовские» мальчишки вдохнули одной грудью и рявкнули единой душой:
И вся Мангруппа заулыбалась, оценив хулиганство. Погранцы любят умную дерзость. Такое уж это войско – особое. Бойцы переглядывались, ряды фуражек пришли в лёгкое движение, будто весенняя изумрудная трава под тёплым ветром.
Особо печатая шаг напротив трибуны, взвод сделал самые невинно-постные лица, переведя взгляды с Деда на комсорга. Мол, «а что такого? Что мы сделали? Мы молоды, сильны, красивы и… И хер тебе! Съел?!»
В точном соответствии с эффектом Доплера звонкий распев сменился удалявшимся глухим эхом:
Повара и сапожники сделали своё дело. Они могли уйти. Что и проделали с особым удовольствием…
– Знаете, товарищи коммунисты, – словно реченька, прожурчал подполковник Чернышёв, – я предлагаю чуть изменить порядок обсуждения. Давайте-ка предоставим слово нашей юной смене. У вас тридцать секунд, Сергей Маркович.
И три товарища коммуниста, три идола, три грации разом повернулись к освобождённому комсоргу.
– Удивительно, – заметил дядя Вася. – Впервые вижу такого разноцветного секретаря комсомольской организации.
– Я… – Серёге мучительно хотелось размять деревянное горло. – Я полагаю…
– Десять секунд, комсорг.
– Второе место!
– Кому? Второму взводу первой заставы? Третьему взводу второй? «Амурзетовским»? «Дежнёвским»? – товарищ подполковник был неумолим. – Не мямлите, товарищ комсорг. Ну?!
– Взводу лейтенанта Филиппова.
– Во-о-о-от, товарищ лейтенант. А вы говорите купаться. Надо быть вместе с вашими друзьями. Не просто знакомиться, а быть в гуще жизни комсомольской организации. Головокружение от успехов? Полагаю, нам с вами следует подробно побеседовать на эту увлекательную тему. Ну что, партком? Василий Фёдорович?
– Потешили старика. Молодцы.
– Олег Несторович, вы что думаете?
– Думаю, да, – у Олега Несторовича была зверская реакция.
Чернышёв молодцевато развернулся.
– Р-р-равняйсь! Сми-и-рна-а!..
И строй Манёвренной группы замер. Бывают такие секунды, когда мальчишки чувствуют себя мужчинами, а мужчины – мальчишками.
Время женщин наступает потом.
И это совершенно здорово и правильно.
5
Старик, ты любишь оказываться в ситуации дежавю?.. Ясно. Никто не любит. Но… «надо, Федя, надо!» Вернёмся к нашему грустному происшествию – к самоубийству подполковника Санечки Козина.
Итак, 7 ноября, 21:14, знакомый нам ресторан «Восток». Праздник. Филипповы, Серовы, Васька Очеретня и Санечка Козин. Крупнокалиберный Мыш, как временно холостой, заступил на сутки, поэтому в ресторане его, к сожалению, нет. Лейтенанты-«любители» и примкнувший к ним Козин обмывают Зосину премию.