Тонкая зелёная линия

Максимум, чего добился Мыш, – так это ремонта почтового отделения в Кирге. За три дня в Биробиджане он плешь проел начштабу дяде Васе Марчуку, ухитрился самого Чернышёва оторвать от вечернего преферанса, сверкал глазами, звенел голосом и описывал, в каких совершенно невозможных условиях вынуждены работать почтовые работники – рядом с учебным пунктом погранотряда. Подполковник, поджав губы, дослушал вдохновенно стрекотавшего комвзвода крупнокалиберных пулемётов и молвил: «Лейтенант… Если вам нравится женщина, это похвально. Тяга к женщинам – это естественно. Лучше бы, конечно, чтобы вас тянуло к вашей жене. Ещё лучше – к вашей службе. Но мы здесь не идиоты, так же, товарищи коммунисты?» – он обратился к извечным своим партнёрам – вечному капитану Кость Костычу Гурьеву и начштаба дяде Васе Марчуку. Те обратили взоры на возбуждённого лейтенанта, вспомнили себя на фронте, хмыкнули, спрятали улыбки и молча кивнули.

Наутро «Троица» выстроила бойцов. Подполковник Чернышёв присмотрелся к рядам воинства и рявкнул: «Плотники! Два шага вперёд! Каменщики! Четыре шага вперёд! Электрики! Шесть шагов! Печники! Есть печники? Печники есть, спрашиваю?! Восемь шагов вперёд!»

Плотников набралась на две бригады. Каменщиков – пятеро. Три электрика. И два печника стояли навытяжку, недоумевая и немножко гордясь редкостью своей профессии.

Ещё через три часа чаепитие почтового отделения глухой таёжной Кирги было прервано рёвом двух бронетранспортёров. Взволнованные женщины повыскакивали на крыльцо, похлопали глазами, мгновенно сообразили, что творится, и тут же, тысячелетним инстинктом вооружённые, напустили вид неприступно-пушистый. Они кошачье-сверкающими глазами следили за ордой пограничников, лихо таскавших доски, брусы, инструмент, кирпичи, мешки с цементом, краску, всякий мужской инструмент, и уже прикидывали расклад неминуемого застолья.

Вовочка Мышкин выступил вперёд. Искренний и портупейный, хитроумному данайцу подобный, он произнёс краткую речь о том, как взволновала сердца пограничников просьба коллектива киргинской почты помочь с мелким ремонтом. И от лица всех воинов подтвердил решительный настрой не жалеть своих сил, способностей и… И вообще. Заведующая почтовым отделением Евгения Владимировна Воробейкина, на самом деле рыжеволосая и голубоглазая, внимательно посмотрела на миловидного мальчика, старавшегося казаться таким неотразимым и покорительным, и…

И приняла дары.

Хотя в Кирге наличествовали электрификация вместе с советской властью, коммунизм в отдельно взятой тайге почему-то ещё не успел наступить. Поэтому Евгения Владимировна предложила рассчитаться за способности товарищей добровольных помощников русским эквивалентом труда – «казёнкой», по какому-то удачному стечению обстоятельств расфасованной в мелкую тару – «мерзавчики». Ударили по рукам – и работа закипела.

Видавшая ещё царских урядников изба съёжилась от ужаса, как сладкоежка в кабинете стоматолога. Завизжали гвоздодёры, срывая рассохшееся деревянное кружево, с глухим стуком стучали молотки, сбивая с выгоревшей старинной печи по-старушечьи густые белила штукатурки, с крыши летела щепа и мусор сдираемой дранки. Евгения Владимировна и её помощница Софья Яновна Потоцкая сидели на куче вынесенного добра, заботливо прикрытого покрывалами и простынями. По-женски настырно, они порывались поруководить мужской работой и вмешаться в творившийся разбой и погром, но их с шутками и прибаутками усаживали на место, просили чайку заварить, не мешаться, отойти в сторонку, лишь подсказывать что, как и где.

Словно любопытная белка, Софья Яновна, маленькая, гоноровитая, из недобитых сосланных поляков, выглядывала из-за плеча Жени – ой, да, конечно, Евгении Владимировны. Это было упоительное варварство – два десятка русских мужиков – обозартившихся, хохочущих или намеренно серьёзных – там, где надо было показать умелую силу и рукодельное искусство.

Армейскими домкратами избушка была вывешена и выставлена по уровню, сгнившие венцы заменили на новые, фундамент переложили по-сухому, новые рамы и двери заполнили беззубые отворы, палуба пола была заново сплочена, да так, что капля не просочится, новое крыльцо сияло свежим деревом на фоне почерневшего от старости сруба, крыша была выстелена рубероидом с щедрым перехлёстом, прогоревшие стенки печи переложены, а боров дымохода вычищен от птичьего сора. Как же измучились печники, деликатно переводя энергичный язык русских строителей на доступный нежному женскому слуху литературный: «Хозяйки, это полный. непорядок, ну, ведь… это, да. Могли сгореть на… Совсем, там, в борове, мусора было до… Крыши, чуть что, и… конец. А мы вам тут при… способили эти… вьюшки вычищать и лежанку сделали, одежду и обувь сушить, вот!»

Знаешь, старик, как раньше деревенские мальчишки обленившихся лягв через соломинку надували? Нет? Вот и замечательно, поберегу городскую психику.