Тонкая зелёная линия

Невероятное любопытство раздувало Киргу. Как надутые лягушки нырнуть не могут, так и местные аборигены не могли погрузиться в свой ежедневный распорядок. «Аграфена! Аграфена-то! Графка, глуха тетеря, быстро на улицу-то давай! Там военны пограничны приехали, на танках, почту ремонтировать! На танках, говорю! Беги скорее, давай! Да подождёт коза-то, там такое! А наша-то, Женька-то! Ну, Володьки Воробья бывша невестка, ишь кака! «Барыня лягли и ждуть»! Всё с охвицерами, с охвицерами! А они там крушать, крушать там всё!»

Кино и немцы.

Уже поздним вечером бойцы помогли хозяйкам затащить почтовое имущество, подвигали шкафы, повесили полки, проверили электричество, телеграф и телефон, расставили цветы по подоконникам и, нарочно скромничая, отказывались от попыток хозяек покормить ужином. Сделали как в старину – за световой день, да не за летний, а за короткий ноябрьский.

Мышкин, затеявший всё и урвавшийся больше всех, задержался на пороге: «Евгения Владимировна… Я…» – он почему-то совершенно неожиданно растерялся. Его донжуановский настрой куда-то улетучился – таким материнским теплом светились глаза Воробейкиной: «Спасибо вам, Володя. Вы такой заботливый и отзывчивый». Рука в руке. Незнакомое тепло нежной руки. Незнакомые ноготочки. Мороз по спине. Он постоял столбом, растворившись в голубых глазах: «Я могу приехать?.. Когда-нибудь? Женя… Я хочу позаботиться о вас». – «Приезжайте, отчего ж нет. У нас места славные. Всего хорошего, Володя, – и после неуловимой паузы парфянской стрелой: – И вашей жене наше спасибо передавайте. Вы её берегите».

Лучше бы ударила.

Спрятавшись в головном БТРе, Крупнокалиберный Мыш угрюмо отмалчивался, отвечал невпопад и озадаченно тёр лоб всю дорогу в Биробиджан. Впервые его так продинамили. Даже так сказать неправильно. И не то чтобы продинамили, и не оттолкнули, и не обидели, но. Он не знал, как и что думать. Где-то на другом конце Большой страны его ждала жена Варя. Скоро родится его ребёнок. Всё будет хорошо и правильно. Но тепло Жениных рук на пальцах. Чёрт побери. Чёрт, чёрт, чёрт!

Думаю, совершенно понятно, каким ликованием наполнилось сердце Вовочки, когда узнал он, что сразу после новогодних праздников Манёвренной группе надлежит опять выехать на полигон в Киргу. Он загонял своих бойцов до писка. Убойные КПВТ сияли воронеными стволами, порядок царил, конспекты политзанятий были безупречны, взвод был приведён в чувство, письма Варе – со всеми возможными подробностями, нежностями и поцелуями – были заранее написаны и отправлены, воспоминания о семейных распрях обезболили совесть, все препятствия были устранены, сердце гремело и толкало молодую кровь.

Перед его глазами стояли глаза прекрасной рыжеволосой Жени…

Отпросившись под благовидным предлогом отправить письма жене, сходя с ума от желания и незнакомой робости, он домчался до Кирги, спрыгнул с уже известной нам «семёрки», приказал Чаркину не глушить движок, взлетел по сиявшему новой краской новому крыльцу почты, открыл обитую дерматином дверь избы и… В почтовом отделении пахло женской чистотой, сургучом, ёлкой, Новым годом и – чуть-чуть – пирогами. Потрескивали дрова в печи. Воробейкина стояла у окна, закутавшись в пуховый платок, и поливала цветок алоэ. Господи, хоть что-то делать, хоть что-то – ведь стёкла двойного переплёта гудели от рыка стального зверя на улице. И чувствовала спиной взгляд мужчины.

Молодой, сильный, такой взволнованный, такой рядом.

И такой чужой.

Поздоровались. Обычные фразы взрослых людей. Обычные улыбки, как графы надоевших инструкций: «куда», «кому», «обратный адрес», «правильно заполняйте индекс». Всё было совершенно смутно и непонятно. Слова всё путали и портили.

Чай. Варенье из облепихи. Урожайный год. Очень. Договорились встретить старый Новый год. «И ребят приглашайте, я Соню позову. И ещё подружек». – «Да, обязательно. Спасибо, Женя. Женя, я…» – «Ступайте, Володя, вас ждут». – «Подождут. Я…» – «Потом. Всё потом, Володя».

Окрылённый этим ненужным «всё потом», всё неправильно поняв, сияя от надежды и чувств, Крупнокалиберный Мыш выскочил вон, запрыгнул на бронетранспортёр, бешено замахал шапкой и, пока слишком большая для маленькой полянки, восьми-колёсная махина разворачивалась перед почтой, смотрел в сторону окошка. Ему казалось, что за белой занавеской он видит силуэт милой, взрослой, такой желанной женщины. Охотник знал, чем покорит её сердце. Он добудет косулю и угостит женщину лучшим мясом, лучшим вином…

Двенадцатого января был его день.

Всё повторилось, как на той, китайцами памятной охоте.

«Филиппов! Я счастлив! Гони, Чаркин! Давай, ещё! Быстрее!! Чаркин, что ты копаешься?! Быстрее! Гони! Гони!»

БТР № 7, счастливая «семёрка», выбросил два густых шлейфа дыма и понёсся вслед стремительному стаду косуль. Та же болотистая равнина. Морозный туман, зябкое солнце. Сильные холода схватили кочкарник ледяным панцирем, по которому стальной мастодонт легко нагонял добычу, порыкивая-утробно. Рёв охоты нёсся до горизонта. Два лейтенанта, словно два скифских всадника у границ Поднебесной, были молоды и дики.