Тонкий тающий след

Никто не знает, что будет дальше. Как рухнет дом. Как будет суд. Как Ленка станет утешать растерянного Вадима. Как Лешка спрячется в каком-нибудь новом проекте или новой любви от невыносимого стыда за мать. Как она сама будет жить в тюрьме, потом в лагере, что она там будет делать и куда вернется, когда ее срок закончится. Никто не знает.

Надя встала с кровати, на которую никогда не садилась – дурная привычка, и все равно, что бабушки рядом нет, – и достала из щели между столом и стеной старую серую картонную папку.

Ее девочки. Причудливые, яркие, парящие в загадочной пустоте фона, улыбающиеся и задумчивые, розовые и алые, с сидящими на пальцах бабочками и цветами в волосах… Надя раскладывала свои работы по всем поверхностям: на полу, на кровати, на стуле и на тумбочке теперь лежали лишенные рам гибкие холсты, на которых двадцать с лишним лет назад Надина рука рисовала… Свободу. Да, я рисовала свободу. Право быть не такой, как все. Право не думать о том, что будет завтра. Право просто жить и дышать. И делать не то, что надо, а то, чего хочется.

Она достала шкатулку Марины из шкафа и вынула из нее русалочьи серьги из серо-зеленого стекла. Не глядя надела их, как будто делала это каждый день, и посмотрелась в зеркало.

Это идеально.

Форма, цвет – их как будто делали прямо для нее, ее линий, ее колорита. Маленькие блики отражались от стеклянных граней и скользили по шее, которая рядом с длинными, волнующимися серьгами выглядела еще нежнее и беззащитнее.

Это серьги для нее. Ее серьги.

Поймав в зеркале свой собственный взгляд, Надя нахмурилась, сняла их и спрятала в шкатулку.

Глава 27

Никто бы не поверил, но этим утром она думала о том, что ей надеть. Темный костюм, в котором она была накануне, казалось, вонял несчастьем, и, открыв шкаф, Надя неожиданно для себя потянулась к лиловому. Слишком светлый для марта? Да какого черта. Где надо ее переоденут, а до той поры она хочет хотя бы раз надеть этот костюм. Сидит прекрасно, но она почему-то всегда стеснялась надеть его на работу. Белая футболка. А на ноги? Темно-синие ботильоны совершенно сюда не пойдут, даже если их поддержать синим шарфом… А вот что, где там мои «конверсы». В конце концов, на улице уже почти апрель.

Надя вышла на кухню, чуть ли не напевая. Лешка, который пил кофе, глядя в телефон, обалдело поднял на нее глаза:

– Мам?

– Да, родной? – Надя отвечала легким, ровным тоном. – Как спалось?

– Нормально спалось. А ты нарядная какая-то сегодня…

– Да, что-то захотелось. Весна уже. – Надя налила себе кофе и присела к столу. – Поедем вместе?

– Ну наверно… – В его голосе звучала неуверенность. – Только, наверно, я пораньше немного выйду, да?

Внезапно его телефон зазвонил.

– Да. Да, Пал Михалыч… – Лешка взъерошил волосы, не глядя на мать. – Понял. Да, я понял. А когда?.. Да, хорошо.

Он нажал отбой и посмотрел на мать измученно и почему-то виновато:

– Это Прохоров. Велел не приходить на практику до особого распоряжения.

Надя на секунду прикрыла глаза, потом набрала воздуха в легкие и сказала:

– Ну, а я поеду. Давай, Леш.

И быстро вышла из кухни.

* * *

Она поднялась по лестнице в офис, не запыхавшись. Вообще, какая-то удивительная легкость. Пустая голова. Ни планов, ни мыслей – ничего. День был яркий, солнце взялось за свое весеннее дело так рьяно, что даже наглые белые кеды, которые Надя впервые в жизни надела с офисным костюмом, казались уместными. Интересно, какие странные ощущения, когда точно знаешь, что сегодняшний день – последний в твоей жизни…

Приветственно махнув Наташе и Алене, которые во все глаза смотрели на ее необычный наряд, Надя прошла в свой кабинет, сняла плащ, поставила на привычное место сумку и занялась орхидеями.

Не пойду сегодня на кухню. Ну его, этот кофе, не стоит он того.

Солнце лилось на цветы, на Надины руки, играло пятнистыми зайчиками на развешанных по стенам дипломах и фотографиях. Весну как будто прорвало. Надя вдруг вспомнила картину Ярошенко «Всюду жизнь»: арестанты выглядывают из зарешеченного окошка тюремного вагона на перрон, где резвятся птички. Да, отличный образ. Очень в тему. Ну и…

Цветы вот только жалко. Рука с лейкой задрожала, и Надя резко оборвала свое огородничество. Работать.

Включив компьютер и открыв ежедневник, она углубилась в привычные процессы. Голова соображала отлично – как будто не было позади мучительной ночи, когда она неподвижно лежала и смотрела пустыми глазами во тьму. Совсем одна со своей судьбой.

Раздался сигнал интеркома, и ровный голос Наташи сообщил:

– Надежда Юрьевна, тут полиция приехала. Александр Александрович просил передать, чтобы все оставались на местах и не выходили из кабинетов.

– Да, хорошо.

Ну вот и все. Теперь совсем недолго.

Надя была уверена, что в ее дверь войдут сразу, но прошло добрых пятнадцать минут, прежде чем она услышала стук.

– Войдите!

Прохоров вошел молча. Он был одет в тот же, что и вчера, синий пуловер. Несколько быстрых шагов – и вот он уже всей своей фигурой навис над столом, за которым Надя сидела, почему-то по-балетному выпрямившись. Она подняла глаза вопросительно.