Тоннель желаний

– Читай внимательно, и поймешь, куда ты денешься.

– Я читаю и ни черта не понимаю, – перешла на визг Таська.

– Захвати их с собой, может, вместе как-нибудь сумеем разобраться, – после паузы подала идею Ленка. – Если что не поймем, у Славика спросим.

– А ему можно говорить? – Ответ на этот вопрос Таську интересовал меньше всего. Растительную жизнь, которую она вела при Егоре, хотелось удержать любым способом, пусть даже паразитируя на знакомых, на смертельно больных друзьях или коллегах Егора, на партнерах, переживших клиническую смерть – для Таськи не существовало моральных ограничений.

Зачем еще нужны друзья и партнеры, если не за этим?

– Ну мы же не станем изводить его разговорами.

Таська как припадочная закивала в трубку, будто Лена могла ее видеть:

– Ленусь, я мухой, на метро. Минут через сорок буду.

Не успела Таисия отключить трубку, как услышала скулеж дочери:

– Ма, мне деньги нужны.

– У бабушки спроси. – Похоже, она решила отсидеться за горбатой спиной Яги, но выхода нет.

– Не хочу я у нее ничего просить, – окрысилась Настена, – сама у нее проси.

Бабуля правнучку, как и Таську, не жаловала, обзывала тюринским семенем (Тюрина – это была девичья фамилия Таисии) и щучила при любом удобном случае.

Удобных случаев было пруд пруди.

Лентяйка Настена то и дело подавала повод. Училась кое-как, на среднестатистические трояки, к тому же унаследовала от матери любовь к бульварной литературе, беспорядку и полуфабрикатам.

– А зачем тебе деньги?

– Мы с Викой договорились в кино сходить.

– Вон телик посмотри, – Таисии удалось вырвать руку из цепких пальцев дочери, – дома посиди. К отцу лучше съездила бы.

– Я боюсь его, – вдруг жалобно проскулила Настена, и губы у нее поползли в разные стороны.

Таська протянула девочке руки, та упала матери на грудь и затряслась от рыданий – даже светлые волосенки подпрыгивали.

Чувствуя себя совершенно бессильной что-то изменить, Тася поглаживала дочь по голове, давилась слезами и бормотала какие-то дежурные слова:

– Ничего, ничего. Все устроится, все у нас получится. Папа поправится.

– Ма, – Настена оттолкнула мать, подняла зареванную мордаху, – ты что, не понимаешь? Ничего не устроится! Мы – нищие!

«Мы нищие, мы нищие», – стучали колеса. «Мы нищие», – выдыхали двери в вагоне.

Езда укачивала, увозила от безысходности. Ехала бы и ехала. Без цели, просто так.

В отупении покачиваясь в такт этим мантрам, Таська промахнула свою станцию.

В общей сложности ехала не сорок минут, а почти в два раза дольше.

«Мы нищие», – что уж тут попишешь.

Можно сделать стандартный ход: продать трешку на Киевской и переехать в двушку где-нибудь в Бирюлево – приюте всех лимитчиков, включая няню из Мариуполя. Или в Рабочем поселке.

Мы – нищие.

В похоронном настроении Таська вывалилась из метро, доплелась до больничного городка, кое-как, криво напялила на себя халат и шаркающей походкой, заимствованной, кажется, у Яги, потащилась в палату к Егору.

Бледный Егор с заострившимися скулами и носом лежал, равнодушный и недоступный, только посапывал аппарат искусственной вентиляции легких, светились мониторы да поблескивали индикаторы.

Таська охватила всю картину целиком, запас прочности окончился – да и был он небольшим, – плюхнулась на пол у постели Егора (она уже не знала, Егор это или только оболочка) и в приступе глухого отчаяния снова разревелась.

Сколько же это может продолжаться? Ну сколько?

Чем Таисия Бинч хуже Ленки Федосеевой?

Почему Славка пришел в себя, а Егор – как дрова. Как коматозник.

«Он и есть коматозник», – с мстительным удовольствием напомнила себе Таська. Почему он, а не она? Лучше, в сто раз лучше было бы всем, если бы это она лежала на его месте.

От этой отдающей инфантилизмом жалобы неизвестно кому слезы полились безостановочно.

И чем сильнее Тася пыталась задушить в себе рыдания, тем неудержимей они рвались наружу.

Она корчилась, зажимала рот ладонями, всхлипывала, подвывала и закусывала губы и кулаки, и ей было невыносимо жаль себя, тридцатипятилетнюю, преданную и верную жену, и такую несчастную.

Чем она это заслужила? Она любила семью, мужа и дочь. И дом любила. А что теперь?

Беспросветный мрак?

Странное дело, но в этот момент, опасаясь кого-то грозного и всевидящего, Тася внезапно присмирела: что она делает? В присутствии Егора нужно вспоминать что-то хорошее – так говорит Бабушкин.

«Какие все умные, – моментально со злой обидой возразила невидимым оппонентам Таська, – делай это, не делай этого». Посмотрела бы она на них на своем месте.

– Ты здесь? – через всхлипы, как через толщу воды, услышала Таська Ленкин шепот и вытерла ладонями лицо.

Маневрируя между приборами и восседающей на полу Таськой, Ленка подошла к постели Егора, с сосредоточенным видом уставилась на мониторы – будто что-то в этом понимала.

Каждым нервом ощущая позитивную энергетику, которую излучала Федосеева, Таська в этот момент просто ненавидела ее.

– Нам нужно поговорить, – прошептала Лена, налюбовавшись на Егора и трубки с мониторами.

– О чем? – Вопрос был с подтекстом: о чем может говорить сытый с голодным, нищий с богатым, несчастный со счастливым?