Тоннель

Но фамилии Леманн они так и не увидели.

— Будучи в Мюнхене, я навел также справки о Йоханне Геллере. Сведения о нем обнаружились в архиве Красного Креста. Он умер в 1947 году в Советском Союзе.

— Выходит, он был еще жив, когда Ахо хотел разыскать его?

— Он скончался в лагере для немецких военнопленных в Сибири. Думаю, мой отец поступил правильно, что помешал ему поехать туда.

* * *

Сквозь грязную пелену смога тускло проглянуло солнце.

Я рассказала Курту Леманну о мертвом мальчике, которого мы нашли в подвале под домом.

— Они считают, что он носил ту самую нарукавную повязку и был судетским немцем. Должно быть, это случилось сразу после войны.

— Едва ли он был единственным.

— Мне кажется, Ахо Геллер должен его знать. Они были ровесниками, могли ходить в один класс. Возможно, он в курсе, что же там на самом деле произошло.

Курт Леманн какое-то время стоял, молча глядя на пустынный ландшафт. Впрочем, пустынный — неверное слово. Земля был разорена, но она жила, складывалось ощущение, что она почти дышит.

— Ахо никогда не упоминал ничего подобного, — наконец проговорил он, — но ведь он не рассказывал о том, что было. Когда я был ребенком, мы часто играли с ним в железную дорогу, ему нравилось собирать вагончики поездов.

— Заведующая в доме престарелых сказала, что память может возвращаться и что деменция зачастую вызвана тем, что в прошлом человек пережил некие трагические события, которые могли травмировать его психику.

— Он даже получал из-за границы посылки с вагончиками и локомотивами, — продолжал Курт Леманн, словно не слыша меня. Здесь, на высоте, не встречая никакого сопротивления, крепко задувал ветер, трепал перед лицом мои волосы. — В те годы получать с Запада по почте только и можно было, что марки да модели поездов. Дядя Ахо следил за тем, в каком порядке располагаются станции. Некоторые из них я потом узнавал, когда мы уже могли ездить на Запад. Часть же названий отсутствовала. Пустые белые таблички. Сам Ахо Геллер не хотел никуда ездить. Он лишь пытался воссоздать тот путь, которым приехал сюда.

— Вы упомянули, что он говорил о липе и о том, что кто-то кричал…

— Я угощаю его коньяком, — рассказывал Курт Леманн, — совсем немного, сорок миллилитров, не больше. Мы разговариваем с ним о сегодняшнем дне. Иногда он путает и принимает меня за моего отца. Тогда я напоминаю ему, кто я есть на самом деле, хотя это всегда его расстраивает. Эмиль был для него и как брат, и как отец. У меня с собой газета, и я показываю ему сегодняшнюю дату, читаю ему последние новости. Однако в дни, когда у него случаются приступы мозгового расстройства, мы встречаться не можем. Стоит уступить сумбуру, что творится у нас в головах, и вот мы уже в какой-то степени потеряны для самих себя.

Он настоял на том, чтобы я отправилась в дорогу, пока меня не застал дождь. Видно было, что наша встреча его утомила.

Я скатилась с горы вниз на велосипеде и взяла курс обратно на Гросрешен.

* * *

Дозвониться до Поля оказалось не так-то просто. Я решила написать ему эсэмэску, в которой попыталась объяснить, зачем мне понадобилась копия квитанции об оплате нашего номера в Праге, запуталась в собственной лжи о вычете расходов и все стерла. Звучало не слишком убедительно.

Я поглядела в окно на озеро, гладь которого мерцала стальным блеском в сумерках. В двадцати милях от дома, от усадьбы, от Даниеля — легче, чем сейчас, уже не будет.

— А, это ты… Привет.

Этот голос вечно творил со мной что-то странное, делая меня абсолютно беззащитной перед ним. Сейчас он прозвучал легко и беззаботно, но вместе с тем чувствовалось, что Поль напряжен.

— Можешь говорить? — прошептала я.

— Да… Случилось что-то?

— Нет, то есть да, но речь сейчас не о нас.

— Хорошо.

Настороженная тишина, учащенное дыхание в трубке.

— Та ночь… — начала я. Пожалуй, будет лучше рассказать как есть, тогда он поймет всю серьезность ситуации. По ходу рассказа мне несколько раз приходилось прерываться и спрашивать, на связи ли он еще, настолько тихо становилось в трубке. Я не стала рассказывать о задержании Даниеля, ведь все уже закончилось, сказала только о том, что полиция хочет проверить мои показания.

Чистая формальность.

— Представляю, каково тебе сейчас, — посочувствовал он, — но я не испытываю желания оказаться втянутым в это дело.

— Это просто бумажка.

— Я не уверен, что она у меня осталась.

Еще как осталась, подумала я, ты постоянно сохраняешь все чеки, вычитаешь свои издержки на налоги или оставляешь их организатору турне, сколько раз ты писал мое имя на квитанциях, с ошибками или очень неразборчиво, потому что проверяющий требует, чтобы в чеке было проставлено имя.

— Я буду тебе очень благодарна, если ты поищешь, — сказала я.

— Само собой, поищу. Пришлю тебе, как только найду.

— Спасибо.

Снова тишина, пока мы подыскивали подходящие слова для прощания.

— Созвонимся, — сказал Поль.

— Созвонимся, — сказала я.

* * *