Тоннель

Каким-то образом мне удалось заставить его сесть в машину, хотя он говорил, что может идти сам. Было трудно понять, насколько он пьян. Садовник обладал способностью алкоголика собраться и взять себя в руки, но слова, которые он произносил, пока я медленно ехала вдоль берега, готовая в любой момент остановить машину, если его начнет тошнить, были не совсем связными.

— Что вы имели в виду, когда сказали, что его заставили?

— Они явились на рассвете, — произнес он.

— Кто явился?

— Он продолжал туда ходить, — бормотал он, — каждый день, чтобы вы знали. Ухаживал за розами и прочим, кормил кота…

Мы были уже на подъезде к его дому, когда Ян Кахуда махнул в сторону реки, ударившись о крышу машины. Очертания сада на том берегу едва угадывались во мраке. Я же видела перед собой только мертвых, чьи тела застревали в том месте, где река становилась мельче.

— Никто не знал эту землю так, как знал ее мой отец. Он ведал все ее тайны, он научил меня всему. Он поклялся. Поклялся, что если однажды они вернутся, то никто не сможет обвинить Кахуду в воровстве или халатном отношении.

В жилище садовника горел свет. Я тоже вышла из машины.

— Арамис, — произнесла я.

Ян Кахуда споткнулся на выложенной камнем дорожке и зашатался. Я взяла его под руку.

— Выходит, он подкармливал кота Ахо? В приюте сказали, что он часто вспоминает о коте, волнуется за него.

В глазах старика что-то блеснуло, сквозь хмель и растерянность проглянули теплота и нежность.

— Да, он выжил. А потом появлялись новые, год за годом, каждый раз палевой масти, так что можно было подумать, что это один и тот же кот. Большую часть из них я называл Арамисами.

Садовник рылся в карманах. Так вот почему кошка последовала за ним, подумала я, она подумала, что он принес ей еду. Ключей Ян Кахуда не нашел, так что мне пришлось вернуться обратно к машине и осветить фарами землю возле двери. Связка лежала на траве. Потом он долго стоял и перебирал ключи, пытаясь трясущимися руками вставить их в замок и никак не находя нужный.

— А кто пришел на рассвете?

Ян Кахуда выронил ключи. Я подняла их, но отдавать не спешила, надеясь услышать ответ на свой вопрос.

— Мой отец думал, что я сплю, — проговорил он наконец.

Он точно не знал, сколько мужчин заявились к ним в то утро. Он услышал стук в дверь, отец встал и пошел открывать, следом — голоса.

Когда Ян отважился приоткрыть дверь и заглянуть в щелку, то увидел важных, хорошо одетых людей. С ними были солдаты, милиция, он узнал нескольких парней, которые были на мосту.

Они требовали лопаты, но это было еще не все. Они называли отца другом немцев и говорили, как они поступают с такими. Отец должен был открыть сарай и достать им инструменты, а потом они увели его с собой к реке.

Там они заставили его копать.

— Когда отец много часов спустя вернулся домой, то ни словом об этом не обмолвился. Я не признался ему, что не спал и все слышал. Мы продолжали жить так, словно ничего не произошло, и все же голоса тех людей остались в этих стенах. Топот их ног.

Яну Кахуде наконец удалось провернуть ключ в замке. Он пробурчал что-то ворчливое, что я восприняла как до свидания, после чего быстро исчез в доме.

Мне оставалось только захлопнуть за ним входную дверь.

* * *

Ночь выдалась куда темнее, чем дома в Швеции в июне, не было ни чарующей прозрачности сумерек, ни нетерпеливого света зарождающегося дня, которые ассоциировались у меня с праздником Середины лета.

Я все же подъехала к двери, соблюдая осторожность на тот случай, если внезапно появится кошка. Оставив ключ в замке зажигания и фары машины включенными, отперла входную дверь и зажгла на кухне свет.

После чего снова вышла и, выключив фары, вернулась в дом и заперла за собой.

Боязнь темноты — это еще и боязнь наших собственных страхов. Лицо за окном, чья-то тень за занавеской в ванной, мысли, которые пугают куда больше, чем то, что может случиться с нами на самом деле. Я забрала матрас из каморки на нижнем этаже и потащила его вместе с постельным бельем вверх по лестнице. Постелила в комнате, которая должна была стать нашей спальней и куда никто не мог заглянуть с улицы.

Переводчик сказал, что ничего страшного со мной не произойдет. Я лежала, кутаясь в его слова и вдыхая слабый запах натуральных красок и льняного масла. Он, присутствовавший на допросах и знавший истинное положение дел, признался бы он, если бы мне действительно угрожала какая-либо опасность?

А следом еще одна мысль, куда страшнее и совершенно недопустимая: а что, если они уже схватили виновного и все, что они утверждают, правда? Тогда все действительно в порядке. В отвратительно-мерзком порядке.