Тоннель

Отправленные им файлы являли собой первичную регистрацию недвижимости, относившуюся к периоду до 1945 года. Этого нам с Даниелем не показывали. Пока Петр Войтек говорил, я открыла документ, он был на немецком. При виде имени Йоханна Геллера я вздрогнула — персонаж, о котором я только слышала, внезапно стал реальным человеком из мяса и костей. Также там был акт отчуждения недвижимого имущества, который пришлось подписать прежним владельцам усадьбы, когда они навсегда отказывались от своих владений. Изящный подчерк, подпись Юлии Геллер.

— Вне сферы моей компетенции, как говорится. Должно быть, в те времена это было обычным делом, hell yeah[35], ведь была война. И тот факт, что кто-то подает протест, вовсе не означает, что он получит права. Большинство людей, несмотря ни на что, склонны ошибаться, особенно когда они обращаются в органы государственной власти.

И Войтек рассмеялся собственной шутке.

— Погодите-ка, — остановила его я, — выходит, кто-то подавал формальный протест против купли-продажи?

— Что-то в этом роде, да. В торговле много подводных течений, законность права на владение может быть оспорена. Заявления, жалобы, вот такая стопка бумаг. — Он показал толщину пальцами. — Если бы я начал все это сканировать, то застрял бы там til the end of time[36].

— Но вы их читали?

Петр Войтек улыбнулся:

— Сплошная юриспруденция, не мой профиль, но кое-что можно понять из сопроводительного письма. — В его голубых глазах появилось что-то испытующее. — А вы этого не знали?

Так, выходит, Анна Джонс действительно этим занималась, строчила заявления и подавала апелляции на рассмотрение городским властям, а между делом посиживала в баре и чокалась со мной. Предлагала нам юридическую помощь. Она знала, кто я, еще до того, как мы с ней познакомились. И спросила про точки над букой «е» в фамилии Острём, потому что видела ее написание. Вот змея, подумала я, гадюка изворотливая.

— Нет, — ответила я, — я этого не знала.

— Подписи на каждом шагу, как говорится, такими темпами она могла и до инстанций Европейского союза дойти, но здесь… Не думаю.

— Она получила какой-нибудь ответ?

— Хм, отказ, с отсылкой на указ президента от 1945 года. Это было еще в начале мая. Многие из заявителей приезжают после этого разбираться на месте, she didn’t take no for an answer[37].

Петр Войтек снова поднялся и вышел, но вскоре вернулся с бумагой в руке — список интернет-провайдеров, к которым я могла обратиться.

— А что там с подписями? — полюбопытствовала я.

— Среди всего прочего она тоже пыталась их обжаловать. Всего я не читал, но смысл был в том, что жена не имеет права подписывать юридический документ, если не получила заключения о смерти мужа, поскольку только супруг является единоличным владельцем усадьбы. Бумагомарательство на двух языках, если хотите знать, и, кроме того, это ancient history, yesterday…[38]

Голос Войтека прозвучал равнодушно, но что-то подсказало мне, что на самом деле это не так. Он говорил об Анне Джонс в прошедшем времени, возможно, умышленно избегая называть ее по имени. Он знает, мелькнуло у меня в голове.

— Вы встречались с ней? — спросила я.

— С кем?

— С той, которая подавала протест. С Анной Джонс. Она говорила на английском, значит, ее тоже направили к вам?

— Я же сказал, что это не мой отдел.

Его лицо просветлело и тут же побледнело, когда он увидел что-то на экране компьютера.

— Sorry, еще одно дело, working like a dog…[39]

* * *

На площади расположились прилавки, с которых торговали помидорами, огурцами и банками с медом. Пришлось полавировать между ними, пока не удалось припарковаться в самом центре рынка. Пробираясь на машине сквозь толпу, я все никак не могла отделаться от зрелища средневековых каменных домов. Какими же сросшимися они были, аркада словно общая кровяная артерия между ратушей и полицейским участком, — будто сиамские близнецы прожившие сотни лет в мире и согласии.

Разумеется, полиция имела доступ к тем документам. Они знали, что Анна Джонс угрожала нашему существованию. Я прямо-таки воочию видела, как листы бумаг порхают в чьих-то руках в зале суда. У Даниеля Острёма был мотив, ему представился подходящий случай, он был склонен к агрессии, и, кроме того, есть свидетель.

Его отпечатки пальцев на мотыге, про них-то я совсем забыла.

Отъехав подальше от площади и людей, я остановилась на обочине.

В груди ползал и грыз меня изнутри зверек страха. Сколько раз я отмахивалась от подобных мыслей, стараясь не думать о самом худшем? Может, не стоило так делать?