Якову стало смешно, Олечке — страшно. Они ничего не ответили, потому что были заняты обсуждением создавшейся ситуации. Олечка считала, что у тех, которые в коридоре, есть ключ, поэтому они сейчас войдут, и получится неудобно. Яков говорил, что ключ есть только у Инки, но она специально вышла, поэтому не войдут, давай скорее, а то пиво наружу просится.
— Люди, та вы шо, у меня же ж там недóпито! Я всё прощу, я даже заглядывать не буду, тока выдайте мне бутыль, — заумолял Гусси голосом почему-то на октаву выше обычного.
Якову становилось всё смешнее, и он, параллельно определяя направление главного удара, всё активнее убеждал Олечку в антиконтрбессмысленности её опасений, но тут Гусси задействовал резервные подразделения и применил запрещённый приём.
— Оля-Оля, о-ля-ля, вспомни, милая, о своей девичьей чести! — взвыл он дурным фальцетом, и это переполнило чашу Якова — и не только чашу терпения. Он заржал, набросил на Олечку её блузочку, или кофточку, или что там на ней было пару минут назад, и стремительно покинул помещение. Физиология взяла верх над самой собой.
Олечка Якова так и не простила, но это недолго его волновало: друг Карасин очень вовремя осознал своё рок-н-ролльное предназначение и устроился работать. Прямо рядом с его домом построили среднюю школу, и Карась заделался в ней ночным сторожем. Не кочегарка, конечно, но тоже статусно.
К тому же, помимо роскошной конуры с диваном, столом и электрочайником, в его распоряжении оказались километры коридоров, по которым можно сколько угодно гонять на японском мотороллере и — самое главное — классы для подготовишек. Кроватки в них, конечно, были крошечные, но, сдвинутые вплотную, открывали такие горизонты, что на их фоне маловнятная Олечка с её метаниями между смущением и нимфоманией терялась моментально и таяла бесследно, как растворяющийся в рассветном небе быстрокрылый самолет.
20 февраля
Еще один праздник; что-то они зачастили. На этот раз мой день рождения.
— Что тебе подарить? — спросила она.
Этот подарок за гранью возможного.
— И скажи, будешь ли ты праздновать: мне нужно решить дела на работе. И понять, идти ли вечером на йогу.
Конечно-конечно, я обязательно скажу. Остается только понять, что именно праздновать. Молодой коллега, узнав, сколько мне исполняется, с присущим ему простодушием и воодушевлением заявил:
— О, поздравляю, в этом возрасте, говорят, жизнь начинается снова.
Правду говорят, коллега, истинную правду. Потому что продолжаться жизни уже некуда. Видимо, пора — снова. Только с нова не получается. Живу, как обычно.
Вот ведь глупость написал. Как обычно — это как? И можно ли жить, как необычно?
Вообще-то, наверное, можно — взять и в космос полететь или, наоборот, океан пересечь. Ну или в его глубины забуриться. Хотя времена Гагарина, Хейердала и Кусто прошли, чего уж тут необычного. И в любом случае это всего лишь поступок, а вовсе не жизнь, да и многие великие, говорят, в свободное от подвигов время нередко поколачивали женщин или закладывали за воротник.
А я так и не научился ни пить, ни бить, и все, что мне остается, — это делать вид, что все в порядке. Business as usual, как говорят англичане, когда все разваливается на куски. Я, похоже, неплохо справляюсь с ролью бизнеса-эз-южл. По крайней мере, так мне казалось до сегодняшнего дня. А сегодня коллега Лера, поздоровавшись со мной, как-то очень возбужденно заявила:
— Господи, ну и видок у тебя! — Правда, быстро осознала, что сморозила, и тут же исправила ситуацию: — Мы все тут выглядим, как заморенные селедки, но ты как-то особенно ужасно.
Было лень и бестактно отвечать очевидным "кто бы говорил", так что я просто улыбнулся.
Я знаю, что рано или поздно пожалею о предыдущем абзаце, потому что Лера теперь не даст мне взаймы, когда разбогатеет. А в том, что разбогатеет, сомнений нет: она два раза в неделю покупает билеты национальной лотереи и еще время от времени играет в евромиллионы. И каждый раз обходит всю контору и обирает желающих на фунтик-другой: формирует трест в целях повышения шансов. И два раза в неделю полконторы потирает руки в предвкушении баснословного барыша и возможности, наконец, уволиться с любимой работы.
Я увольняться не собираюсь и миллионов не жду: я не играю. Не из снобизма и не потому что жалко фунтика-другого — я на кофе каждый день по семь-восемь выбрасываю, — а потому что не хочу лишать коллег надежды. Ибо, скооперировавшись со мной, они точно будут обречены пахать до пенсии. Известно ведь: удача, как снаряд, дважды в одну воронку не падает.
Мне фортуна уже улыбнулась однажды. Может, конечно, улыбнется и еще разок, что ей стоит, но одиннадцать лет — это даже не цикл зодиака, так что рановато еще искушать судьбу. И уже нет смысла.
Хочется вернуть то самое