Топографический кретин

И крикнули: только попробуй вернуться,

Если шедевра не создашь!

Мой "Фауст" давно и надежно понят,

Исполнены лучшие чудо-сюиты;

Я сквозь себя пропускаю время,

Как будто сосок мадонны Литы.

И я надрываюсь в лесу снов,

Я гроздья созвездий валю вниз,

И вновь меня душит тупое бессилье,

И вместо симфонии глушит писк.

Здесь северный ветер не рвет — врет!

Здесь волны не бьются, а тихо струятся,

Здесь стены дворцов из сухого песка,

Здесь старые трупы над жизнью глумятся,

Здесь нет ни героев, ни драк, ни комедий,

Здесь только глухое молчанье, как тина,

И я умираю, как жил, — дураком,

Не написав последней картины.

И все что мне теперь остается — опубликовать эту писанину, а потом сесть на диван и ждать, когда хлынут деньги и слава. Только и этого не случится, ибо есть на свете вещи, никому, кроме тебя самого, не интересные, как пасьянс в твоем мобильнике. В который и играть-то, в общем, не очень интересно, но надо же что-то делать с телефоном, на который никто не звонит.

Разложить по местам эти кусочки виртуального картона мне удается крайне редко — и вдруг стал ловить себя на мысли, что мне это, в общем, даже нравится. Не сама игра и не случайные победы, а как раз то, что они так редки: вдруг зазвучало в голове старозабытое "не везет в картах — повезет в любви".

Что это, откуда? Из каких чердаков явно протекающей моей крыши выплыла эта пошлейшая гусарщина? Ни игроком, ни офицером я никогда не был. Знал, что азартен, и обходил фишки дальней стороной. Даже наша первая поездка в Монте-Карло запомнилась не посещением казино, а неуклюжим разворотом на тесной парковке местного яхт-клуба, в ходе которого наш взятый напрокат "пежо", не обращая внимания на социальную иерархию, оторвал кусок от бампера дорогущего лимузина.

Имелся, правда, в моей биографии один эпизод, когда я чуть не стал завсегдатаем игорных предприятий, но, опять же, не по своей воле.

Чем зарабатывал Артур на жизнь, понять было невозможно: то одалживал у меня сотню долларов на сигареты и бензин для своего "мерса", то накрывал поляну в дорогом московском ресторане, а потом всю ночь зависал в казино. И меня туда зазывал, но я чурался этих увешанных мигающими гирляндами залов, боясь проиграть все и еще немножко.

Как-то ему все же удалось затащить меня на пришвартованный у Краснопресненской набережной пароход, по кают-компаниям которого, меж игровых столов, бродили полуодетые в блестящее красотки, формам которых позавидовала бы и супруга кролика Роджера.

Мягкий цсык-цсык из дорогих динамиков — ритмичный, мерно замедляющийся рокот металлического шарика по деревянному кругу — монотонные голоса: ставки сделаны, ставок больше нет — патентованный звяк латунной зажигалки и гулкое бряканье свинцового хрусталя. И вдруг оказалось, что наливают здесь всем, наливают бесплатно и вне зависимости от того, играешь ты или нет. Плюс время от времени разносят мелкошинкованную закуску — опять же на халяву. В результате Артур предался греху азарта, а я — чревоугодия, который, однако, не мешал мне восхищаться тем, как он играл.

А играл он вдохновенно: одной рукою переворачивал карты на покере, другой бросал кубики, третьей — не глядя, через плечо — двигал фишки на цвет и на число, четвертой отхлебывал коньяк из пузатого фужера, пятой заигрывал с дородною блондинкою…

Отскок. Аудиопатия

В утренней электричке стоял рядом с чуваком в наушниках, из-под которых натужно пробивались басы, и благодарил природу за то, что мы не умеем слышать чужие мысли. Если три-четыре плеера в относительной близости в состоянии довести нас чуть не до исступления, что бы мы делали, если все вокруг жужжало бы чужими мыслями. И, кстати, что это были бы за мысли…

В тот вечер Артуру повезло. А мне — наоборот. Потому что, заграбастав за полтора часа четыре моих месячных зарплаты, он заявил, что это все благодаря моей благотворной ауре, поэтому я теперь его талисман и он без меня в казино больше ни ногой. Прикинув, каким количеством бессонных ночей мне это грозит, я попытался убедить его в том, что удачу ему принесла как раз блондинка, на что Артур резонно заявил: